Куда мне сейчас пойти? Можно было поехать в центр. Раньше, до отъезда, я передвигалась по Москве в основном на частниках. Наверное, и сейчас надо сделать так же. Единственное, что я совершенно не знала, сколько это может сейчас стоить. Но, наверное, по-прежнему недорого.

Вообще-то бедной я уже давно не была. То есть, когда я приехала в Голландию, и меня, разумеется, нашли под тем сиденьем в автобусе и выдали на руки парню, ради которого меня туда и понесло, то выяснилось, что мы очень бедные. Мы жили в снятой квартире с ярко-зелеными крашеными стенами, где почти не было никакой мебели, кроме той, что мы подобрали на улице. Дом выстроили, кажется, в восемнадцатом веке, и все в нем было старое и не работало. Холодными и ветреными голландскими зимами я отчаянно мучилась с газовым каминчиком, чтобы как-то обогреть нашу сырую трехкомнатную квартиру. Каминчик был, как и все в том ужасном доме, сломан, и работал или на максимум, или на минимум. Регулировать температуру между этими крайностями оказалось невозможно. Починить его тоже почему-то было невозможно. Но главная неприятность заключалась в том, что стоял он в гостиной, и из нее нагретый воздух должен был сам переместиться по остальной квартире, для чего температуру в гостиной приходилось доводить до максимума, так, что невозможно становилось дышать, а в других комнатах по-прежнему было холодно. Самая комфортная температура получалась на стыке гостиной и комнат, а именно в коридоре, где я со временем установила себе стул и столик и проводила почти все время.

Я выросла при комнатной температуре в двадцать три градуса. Советская норма, рекомендованная врачами для общественных учреждений, садиков, школ и больниц. В Голландии же меня поставили перед фактом, что нормальной комнатной температурой считается днем восемнадцать градусов, а ночью четырнадцать. Я нещадно везде мерзла. Я была худая. Я куталась в оренбургскую шаль, которую привезла с собой, и выглядела очень русской. Я напоминала себе жен декабристов или Анну Каренину, в голове крутился какой-то очень русский образ, или жену Набокова в эмиграции, если у него таковая была. Папа в моей голове тотчас подсказал, что была. Кажется, Вера…

О папе я всегда думала с грустью. Он так занимался моим образованием, аж службу поменял на плохую, лишь бы работать недалеко от моей престижной школы на «Арбатской» и возить меня после нее на многочисленные кружки и курсы. А что из всего этого вышло? Живу, как отрезанный ломоть, — черт знает где, не видимся годами, да и весь вложенный в меня Набоков вылился лишь в агентство по недвижимости. Подумалось, что надо бы позвонить папе. Рука потянулась к телефону, но я сразу вспомнила, что у меня в мобильнике нет русской карточки. А я жду звонка от Макса и не могу пока вынуть голландскую «симку». Звонка от Макса… Мне внезапно стало тревожно. Что-то я слишком его боюсь, или встречи с ним, или не знаю чего еще… Меня мучило какое-то плохое предчувствие, связанное с ним.

Пора было пройтись, разогнать тучи, неожиданно сгустившиеся надо мной при воспоминании о Максе и нашей предстоящей встрече сегодня вечером.

— Девушка, можно мне счет? — Настроение стремительно падало. — И еще, на будущее: не надо каждую минуту менять пепельницу, это раздражает! Кто вас научил такой глупости? В Европе, если вы под нее косите, так никто не делает.

* * *

Время тихонько близилось к девяти вечера.

Балконная дверь на маминой кухне была открыта, и с улицы на кухню лилась приятная прохлада. По-вечернему квакали лягушки из оврага неподалеку. Мы с Машкой пытались мирно и по-семейному выпить чаю, но ни уютно расставленные на блюдцах красные чашки, ни домашнего приготовления сливовое варенье, ни ароматный торт на большом серебряном блюде не могли замаскировать напряженной атмосферы, повисшей над столом и столь явно исходившей от мамы. Поджав губы, она задалась благородной материнской целью всерьез выяснить все детали про мои отношения с Максом.

— Разведен, значит? А давно? И почему? Рассказывай все нормально, а то будто клещами тянешь из тебя, какая-то ты слишком скрытная там у себя стала.

Машку тоже разбирало любопытство. Устроившись с ногами на стуле в предвкушении интересного рассказа, она положила себе второй кусок сметанного торта с названием, ничуть не менее странным, чем у давешнего кафе, — торт «Панчо». У русских, при всем воспетом в литературе богатстве языка, явно хромала тема с названиями, и, вдобавок, в них просматривался очевидный иноязычный уклон.

— Толстая будешь — никакие красивые шмотки не помогут, — сказала я Машке. — Да вовсе я не скрытная. Просто пока и рассказывать толком нечего. Почему разведен — понятия не имею. Не спрашивала. Знаю, что с женой общается мало и, в основном, из-за ребенка. Девочка у них. Пять лет. Могу вот фото показать.

— Девочки?

— Да нет. При чем тут девочка? Макса, конечно!

— Тащи.

Я достала из сумки фотографии. Вообще-то у меня их было несколько, но нравилась мне больше всего одна. На других Макс был или в шикарном офисе, в костюме и (о боже!) в розовой рубашке, или где-то на заднем плане виднелись его катер или дорогая машина. От всего этого попахивало дурным тоном. Неужели нельзя сняться без всей этой атрибутики? Здесь же он был снят крупно, по пояс, и одет был спокойно, в простую серую рубашку. У него, наверное, было хорошее настроение в тот день, карие глаза улыбались со снимка, и в них играли беспечные чертики. Кадр был сделан где-то на улице, за Максом угадывались деревья, светило солнце, и он чуть щурился, из-за чего от глаз разбегались милые морщинки. Темные короткие волосы слегка растрепаны ветром, загорелое лицо, широкие скулы, нос чуть с горбинкой.

— Он хоть не еврей? — спросила мама.

— Нет, ну мам! Он — Аганов. Чисто русская фамилия. И отчество — Сергеевич. Коренной москвич, между прочим. А нос просто перебит в драке, поэтому такой формы вышел. Ты что-то против него заранее настроена, кажется?

— Да нет… — мама сняла очки и покачала головой, и я не услышала искренности в голосе. — А почему в драке? Он что, бандит?

— Господи, мам! Ну почему сразу бандит?

— Ну, ты сама сказала, что он богатый бизнесмен у тебя. И нос вот сломан.

— И что? Все бизнесмены, по-твоему, бандиты?

— По-моему, если уж ты спросила, то — да, — выдала мама тоном, не терпящим возражений.

Приехали! Я медленно и очень медитативно, чтобы выждать паузу и не начать раздражаться, положила себе второй кусок торта.

— А ты сама толстая не будешь? — подколола меня сестра.

— Я — нет. Я, в отличие от некоторых, три раза в неделю играю в теннис и ежедневно делаю йогу. И торты такие ем раз в год, и то, только если нервничаю.

— Ну вот она сразу и разнервничалась, — примирительно сказала мама. — Ладно, пускай он будет не бандит. Больше у него ничего не перебито?

— Перебито. Шея, — сказала я почти с вызовом.

— Отлично! — мама аж обрадовалась. — Тоже в драке?

— Тоже. Но не из-за бизнеса, а еще в последнем классе школы. Он за слабых заступался. И, между прочим, от перебитого кадыка у него теперь очень сексуальный голос.