— Какой удивленный тон!

— Да, удивленный. Для такого нелюдимого типа у тебя как-то многовато друзей.

— Все мои друзья здесь, в Эндерберри. И ты их знаешь. Это Гав и Хоппо.

— Они не в счет.

— Почему?

— Потому что они — не друзья. Вы просто знаете друг друга всю жизнь, вот и все.

— Именно таких людей и называют «друзьями», разве нет?

— Нет. Таких людей называют «узким кругом». Вы вынуждены общаться, потому что привыкли к этому, потому что у вас есть общее прошлое, но не потому, что очень этого хотите.

Она была права. В каком-то смысле.

— Не важно. — Лучше сменить тему. — Я пойду собираться. Мне нужно в школу.

— Сейчас же каникулы!

— Вопреки расхожему мнению, работа учителя не заканчивается с наступлением летних каникул.

— Никогда не думала, что ты — фанат Элиса Купера[7]. Я была о тебе лучшего мнения.

— Мне нравится его музыка, — невозмутимо отзываюсь я.

На лице Хлои появляется та самая кривая улыбочка, которая чудесным образом превращает ее простоватые черты в совершенно очаровательные. Есть такие женщины. Поначалу они могут казаться необычными, даже немного странными, но затем — всего одна мимолетная улыбка или приподнятая бровь, и они преображаются.

Думаю, я немного влюблен в нее, хотя никогда в этом не признаюсь. Я знаю, что для нее я скорее дядюшка-опекун, чем потенциальный парень. А я не хочу внушать ей дискомфорт и мысли, что я испытываю к ней нечто большее, чем отцовскую любовь. К тому же мне прекрасно известно, что в таком маленьком городке отношения со столь юной особой могут быть истолкованы неверно.

— Ну и когда придет этот твой «старый знакомый»? — спрашивает она, усаживаясь со своим кофе за стол.

Я отодвигаю стул и встаю.

— Около семи. — Молчу пару секунд. — Будем рады, если ты присоединишься к нам.

— Спасибо, но я пас. Не хочу портить ваш вечер воспоминаний.

— О’кей.

— Может, в другой раз. Судя по тому, что я прочитала, он вроде бы интересный персонаж.

— Да. — Я выдавливаю из себя улыбку. — Интересный — не то слово.

Школа находится в пятнадцати минутах бодрой ходьбы от моего дома. Но сегодня, в такой приятный и теплый летний день, укрытый под тонким слоем облаков, пересеченных редкой лазурью, этот путь превращается в прогулку. Отличная возможность немного привести мысли в порядок перед работой. В учебный семестр это полезная привычка. Многих детей из Академии Эндерберри, у которых я преподаю, можно назвать «сложными». Во времена моей молодости их бы назвали «кучкой мелких засранцев». Иногда я подолгу настраиваюсь перед встречей с ними. А когда и это не помогает, единственное, что меня спасает, — это рюмка водки, выплеснутая в утренний кофе.

Как и многие другие маленькие города, Эндерберри может показаться неискушенному глазу прекрасным местом для жизни. Сплошь изящные улочки, вымощенные булыжником дороги, чайные магазинчики и собор со своей историей. Дважды в неделю здесь появляется уличный рынок, повсюду — уйма очаровательных парков и возможностей полюбоваться речными видами. Если немного проехаться на машине, можно с легкостью попасть на песчаные пляжи Борнмута или на открытую пустошь Нью-Форест. Однако, если сковырнуть верхний слой, можно с такой же легкостью убедиться, что все это — лишь глазурь для туристов. Занятость здесь привязана к определенному сезону, и уровень безработицы очень высок. Толпы неприкаянной молодежи постоянно шатаются по магазинам и паркам. Шестнадцатилетние мамы возят по главной улице орущих младенцев в колясках. Это, конечно, не такое уж обычное явление, но в последнее время оно стало довольно частым. Или это только мне так кажется. Ведь весьма нередко с возрастом приходит не мудрость, а нетерпимость.

Я дохожу до ворот парка Олд-Мидоу. Это земля моего детства. Она определенно изменилась с тех пор. Здесь появился скейт-парк, а та игровая площадка на другом конце парка, где частенько зависала наша «банда», сменилась более современной и модернизированной зоной отдыха. Появились качели на веревках, огромная горка-тоннель, спуски на канатах и куча всевозможных классных штук, о которых мы и мечтать не могли, когда были детьми.

Странно, но старая игровая площадка тоже никуда не делась — она все еще находилась там, заброшенная и запущенная. Домик весь проржавел, тросы качелей кто-то спутал и обмотал вокруг рамы, а некогда яркая краска на деревянной карусели пошла пузырями и облупилась. Теперь ее покрывали граффити, сделанные теми, кто и сам уже давным-давно позабыл, почему Хелен — сучка и почему они когда-то обвели имя Энди В. сердечком.

Я стою возле этой площадки пару минут. Просто смотрю и вспоминаю…

Слабый скрип качелей, покусывающий холодок раннего утра, крошки белого мела на черном асфальте. Еще одно послание. Но на этот раз другое. Это не меловой человечек, это… что-то иное.

Я резко оборачиваюсь. Только не сейчас! Только не снова! Я не хочу, чтобы меня опять втянули во все это…

В школе я не задерживаюсь надолго. Заканчиваю все дела еще до обеда, собираю книги, запираю дверь и снова иду в центр.

«Бык» все еще стоит на углу главной улицы. Последний из «коренного населения». Раньше в Эндерберри было еще два паба, «Дракон» и «Уитчиф», а затем сюда въехала новая сеть. Старые заведения начали закрываться одно за другим, и родителям Гава пришлось урезать цены. Они позволили устраивать в пабе девичники, ввели «счастливые часы» для посетителей и «семейные дни» — что угодно, лишь бы выжить.

В конце концов они поднакопили деньжат, переехали на Майорку и открыли там бар «Бритц». Гав, который работал в «Быке» на полставки с тех пор, как ему исполнилось шестнадцать, получил полную власть над пивными бочонками и остался среди них навсегда.

Я толкаю тяжелую дверь и вхожу внутрь. Хоппо и Гав сидят за нашим столом в углу у окна — как и всегда. Гав все такой же огромный — и именно по этой причине мы еще не забыли, почему в детстве звали его Толстяком, — однако теперь его жир превратился в мышцы. Его руки, сплошь испещренные толстыми венами, похожи на стволы деревьев. Лицо у него грубое, как будто вытесанное из камня, а короткие волосы поседели, и их стало намного меньше.

Хоппо почти не изменился. На нем его обычная роба водопроводчика, и если немного прищуриться, то его с легкостью можно принять за двенадцатилетнего мальчишку, стащившего отцовскую одежду.

Они увлечены каким-то разговором и почти не притронулись к стоящим перед ними напиткам. «Гиннесс» для Хоппо и диетическая кола для Гава — он редко пьет.

Я заказываю «Тэйлор Милд» у угрюмой девушки за стойкой. Она хмурится — сначала на меня, а потом — на пивной бочонок, так, словно тот ее смертельно обидел.