Руки человека и его тело плавно перетекали в автомобильные крылья, и было совершенно не понятно, то ли человек плавно превращается в автомобиль, то ли автомобиль хищно поглощает его. Отчетливым пятном выступало человеческое лицо — расчетливое, надменное, знакомое лицо Виталия Кораблева. И, как и весь интерьер салона, оно было покрыто сетью мелких обугленных трещин — сгорало на глазах.

Ничего подобного раньше я не видела. Честно говоря, меня прошиб холодный пот, я задрожала, словно температура в зале понизилась до нуля градусов. Действительно, разобрать было сложно: то ли Вирг Сафин гений, то ли сумасшедший, то ли пророк.

Все еще дрожа, я отошла от страшной картины и медленно пошла по заполненному залу. Людей было так много, что к фотографиям проходилось пробиваться, и все равно не удавалось рассмотреть.

У проходящего мимо официанта взяла бокал с шампанским. Сафина нигде не было видно.

Галерея состояла из трех залов на первом этаже, а также у нее имелся внутренний дворик, в котором и был накрыт фуршет. Оттуда, из дворика, доносилась легкая музыка и женский голос, певший на французском. Сафин любил обставлять свое пребывание с роскошью.

Во втором зале мое внимание привлекла фотография молодой женщины, обнаженной до пояса, с удивительно красивым и печальным лицом. Весь ее портрет словно был покрыт легкой дымкой, создававшей иллюзию печали. На ее шее почему-то была завязана толстая черная бархатная лента, которая ужасно портила весь ее облик. Уродливая бархатка словно отделяла ее голову от тела. Я задумалась: почему так?

Наверное, я стояла возле этого портрета достаточно долго, потому что потеряла ощущение времени. Как вдруг… Громкие голоса, топот, что-то похожее на вспышки камер, и…

Обернувшись, совсем рядом я увидела Вирга Сафина, который вел под руку жену мэра, элегантно склоняясь к ней с высоты своего роста. Зал моментально заполнился людьми, так что случайно я попала в самый центр экскурсии, которую Сафин проводил для избранных по своей выставке. Рукой он указал на портрет.

— Это знаменитая испанская актриса… — он назвал имя всем известной звезды, — она была моей первой зарубежной моделью. Я делал несколько ее фотопортретов — почти все они в зарубежных музеях и частных коллекциях, у меня остался только этот. Она была удивительно красивой и веселой. Сложно было даже представить, что у нее такая печальная судьба.

Поймав вопросительный взгляд жены мэра, Сафин улыбнулся:

— Через два года после того, как я сделал этот портрет, она умерла. По слухам, покончила с собой, повесившись в своем доме в Малибу.

Черная бархатка на шее. Повесилась… Я ахнула — это произошло так непроизвольно, что все пары глаз уставились на меня. Мне было плевать на все глаза… кроме одних. Среди этих глаз вдруг оказались два черных буравчика, пронзившие меня таким пристальным взглядом, что я растерялась. Нахмурившись, Сафин смотрел прямо на меня.

Мне вдруг показалось, что он понял, почему именно я не сумела сдержаться. И что на это повлиял и портрет Кораблева тоже. И еще мне подумалось (хотя это было полным абсурдом), что ему все это не понравилось.

Развернувшись на каблуках, Сафин резко направился в другую сторону, увлекая всю толпу за собой. В одиночестве и растерянности я стояла возле портрета.

Автокатастрофа Кораблева, повесившаяся испанская актриса… Что за человек Вирг Сафин? Он не так прост и, похоже, совсем не такой, каким кажется на первый взгляд.

Вдруг меня осенила догадка, и это было внезапно, как озарение, что лично мне Вирг Сафин кажется человеком, скрывающим в себе какую-то тайну. Вот бы мне удалось ее разгадать! Он явно пришелец из другого мира. Его поведение не поддается никаким логическим анализам и нормальным человеческим объяснениям. Взять хотя бы этот странный поступок: внезапно выделил меня из толпы, велел провести в галерею, а сам даже не подошел!

Конечно, я и сама понимала, что совсем не выглядела, как аппетитный сексуальный приз, за которым станут охотиться все мужчины. Но для чего-то же он меня позвал? Тяжко вздохнув, я быстро пробежалась по всем залам и вышла во внутренний двор галереи.

Было совсем темно. Во дворике шла оживленная тусовка, центром которой был, конечно, Вирг Сафин. Толпы длинноногих красавиц не отходили от него, фотографируясь с ним.

Мне достался еще один бокал шампанского (нашла столик, где оставалось спиртное). Бросила печальный взгляд на тусующегося Сафина и подошла к фонтану в центре дворика — изящной скульптуре из бронзы: мальчишка-арапчонок лил воду из узкого кувшина, а вокруг были четыре рыбы с широко раскрытыми ртами. Интересно, что хотели поймать рыбы в свои жадные рты?

Потом… Потом я почувствовала себя так, словно через мое тело пропустили электрический ток. Дело было даже не в чужой руке на моем плече, а в том, чья это была рука. Длинный палец, чуть царапающий кожу на моем предплечье, двигался все ниже и ниже… Странное ощущение: само прикосновение было похоже на боль, которая со временем трансформировалась во что-то другое. Я не могла описать это словами. Просто от эротичности этого не похожего ни на что жеста у меня перехватило дух.

А длинный палец с аккуратным ногтем все двигался по моей коже, царапая и словно пытаясь ее поддеть. Я так и не поняла, как и откуда он подошел ко мне, как возник за моей спиной. Только руку Вирга Сафина нельзя было перепутать ни с чьей другой, и, не оборачиваясь, всем своим женским инстинктом я знала, чувствовала, верила, что это он.

Замерев и боясь дышать, боясь, что он уйдет, и сладостная боль этого прикосновения закончится, превратившись в невыносимую пытку, я вдруг почувствовала, что Сафин наклонился ко мне, и ощутила шелковистость его волос.

— У тебя потрясающая кожа! — он говорил очень тихо, так, что я едва различала слова (и, о чудо, он был рядом со мною один, совершенно ОДИН! Как это произошло?), — потрясающе нежная кожа… Бархатная, мягкая, цвета меда… Лучший цвет кожи, который я видел. К тебе так приятно прикасаться. Ты чувствуешь боль?

Резко, ногтем, он вдруг сильно царапнул мое плечо — я вздрогнула от неожиданной боли. Но в тот же момент подушечкой пальца он провел по саднящему месту с такой нежностью, что все мое тело сладко затекло, а внизу живота мучительно заныло от охватившего меня желания. Это сексуальное желание было так сильно, что мне стало трудно дышать.

— Ты чувствуешь боль? — повторил Сафин, надавливая ногтем снова.

— Нет, — это было больше похоже на стон, чем на ответ, — о, нет…

Мне хотелось сказать, чтобы он не прекращал, чтобы не прерывал эту мучительную сладость… Но почему-то я не могла.

Его глаза вдруг стали очень внимательными. Он смотрел на меня слишком пристально, пытаясь прочитать что-то на моем лице. Все это время, что мы разговаривали, он гладил мое плечо и руку, то вонзая в кожу ногти, то эротично лаская кожу мягкими подушечками пальцев.

— Ты красивая, — голос Сафина вдруг зазвучал более твердо, — и у тебя очень красивая кожа. Бархатистость женской кожи — это шедевр света и тени. Шедевр, созданный для наслаждения, полета мысли. Нет ничего лучше женской кожи.