голубей и внезапно исчез. От одной мысли, что все это придется отскребать и оттирать, сердце сжималось от тоски.

На пути к директорскому кабинету Роман поздоровался с двумя незнакомыми учительницами, обсуждавшими канувший в Лету отпуск. Директор встретил молодого специалиста радушно. Облаченный в изумрудную рубашку с широкими карманами, Марат Тулпарович, закатав рукава, восседал на высоком стуле и листал подшитые документы. За могучей директорской спиной присматривал Путин, чей нескромно большой фотопортрет, не замеченный Романом в предыдущий раз, висел над директорскими дипломами.

– С первого дня с докладом к начальству, – сказал Марат Тулпарович, широко улыбаясь. – Как настрой?

– Боевой, – доложил Роман.

– Это хорошо. Как Казань?

– Обживаюсь. Красивый город. И район мне нравится.

Директор отложил документы.

– Как кабинет?

– Вполне. Светлый, просторный. Пыльный чуть-чуть после каникул, но это исправимо.

Тайное послание в последних словах Марат Тулпарович уловил. А может, в глазах Романа читалась мольба.

– После ремонта всю школу мыть-перемывать надо, – заявил директор. – Скажу техничке, чтобы убралась у вас.

– Спасибо. А в течение года тоже она будет убираться?

– Будет. У классных руководителей убираются их ученики, у остальных педагогов – техничка.

Роман мысленно возблагодарил босса, не навесившего на него классное руководство. Ходят слухи, что оно превращает жизнь в нескончаемый нервный срыв и сокращает ее на пять лет.

– Скоро вам выдадут ноутбук, – сказал Марат Тулпарович. – Перед тем как приступить к составлению учебного плана, зайдите к Ирине Ивановне. Она завуч по учебной части и куратор по русскому языку. Отчеты у вас будет принимать она. По всем вопросам касательно программ и организации учебного процесса смело обращайтесь к ней.

– А в каком кабинете ее найти?

– В триста седьмом. Это позже. Сейчас вас просит помочь Андрей Константинович, учитель по труду. У него кабинет номер сто два, между лестницей и библиотекой. Разберетесь?

Направляясь к трудовику, Роман мысленно поражался, до чего непринужденно директор навязал ему дополнительное задание. Наверное, оно посложнее, чем подержать стремянку или сбегать за водой. Воображение рисовало картины одну мрачнее другой: разгрести строительный мусор в классе, починить на пару трубу в подвале, перетаскать на горбу десяток-другой дверей с первого этажа на четвертый. А затем перенести их обратно, потому что в финале выяснится, будто двери не те. Что угодно, лишь бы не русский язык с литературой, лишь бы не прописанное в контракте.

Андрей Константинович, склонившись над потемневшим от времени верстаком, перебирал инструменты. Услышав шаги за спиной, он обернулся с остроконечным молотком в руке, словно готовый к труду и обороне одновременно. Роман признал в трудовике вчерашнего рабочего, в штанах с множеством карманов и в клетчатой рубашке, красившего плинтус.

– Роман Павлович. Меня направил к вам Марат Тулпарович.

– Андрюха, – представился трудовик. – Живопись любишь?

– Простите?

– Значит, полюбишь.

Они двинулись в левое крыло, отведенное для начальных классов. В столовой, гремя, передвигали столы и скамейки. Из рукомойника стекала тонкой струйкой вода.

– Цени, какая тишина, – сказал Андрей Константинович, вручая Роману кисть. – Началку я ненавижу, особенно в перемену. Орут, галдят, по стенам лезут, седлают друг друга и скачут наперегонки.

Красить с трудовиком оказалось неожиданно просто. С красным лицом и пористыми щеками, он мог сойти за хорошего собутыльника. Понаблюдав за напарником некоторое время, Роман не нашел примет проспиртованной натуры. Никаких неуклюжих движений, помутненного взгляда и прогорклого перегарного запаха. В действиях Андрея Константиновича сквозила невычурная легкость, в карих глазах проступало здоровое любопытство. Он спрашивал Романа, откуда тот, что окончил, на какие оценки учился в школе. В душу не лез.

– Главное, чтобы тебе восьмые классы не дали в нагрузку, – сказал трудовик. – Если дадут, то требуй к зарплате молоко за вредность. А еще удавку на шею.

– Настолько непокорные?

– Жулье, а не дети. Любого доведут до ручки. Я молотком в них кидаюсь – без толку. Уворачиваются. Я за показательные расстрелы на школьном дворе, но директор считает это негуманным.

Хотя Андрей Константинович явно иронизировал, желание беседовать с восьмыми о Пушкине и Салтыкове-Щедрине пропало и не появившись. Не всякая глина годна для лепки.

Плинтус Роман красил аккуратно, стараясь не расплескать ни капли краски и распределять ее по поверхности равномерно. Ритм постоянно сбивался. Трудовик, действовавший на порядок быстрее, беззлобно посмеивался над молодым специалистом. Когда они справились с плинтусом и переместились к участку стены у столовой, Роман вообразил, как зачарованные школьники спрашивают у него позволения поорудовать кистью и предлагают взамен яблоки, бутерброды, стиралки, тетрадки с футболистами и актерами. Вихрастый скандалист из пятого класса клянется написать сочинение на тему «Как я провел лето» на четыре страницы.

Вдруг объявившийся Марат Тулпарович, посмотрев на красящих учителей, удовлетворенно отметил:

– Процесс идет. Хорошо.

В труде и в изнурении, часто в бдении. Директор убедился, что все соответствует утвержденным в незапамятные времена правилам, и удалился в свои покои.

По окончании рабочего дня Роман вернул ключ на вахту и расписался в служебном журнале. 406. Его кабинет теперь 406.

Старушка-вахтер, оторвавшись от дачно-календарного еженедельника, поправила шаль на плечах и попрощалась в ответ.

Ревизия

Багаж мертвым грузом лежал в углу до вечера понедельника.

Поднадоевшую жареную колбасу на столе вытеснили соленые грузди, бородинский хлеб уступил место украинскому, в горячую ротацию добавился томатный соус. Венчал пир неизменный «Алтайский ветер», навевавший думы. Почему модно варить горький эль по технологии английских колонизаторов в Индии? Отказался бы пузатый Карлсон, мужчина в самом расцвете сил, от толкового пива? Наконец, как там К. в краю шаманов?

Захмелевший от трех бутылок Роман уговорил себя провести ревизию. Две пары ботинок и универсальные кроссовки на все случаи жизни. Куртка демисезонная. Брюки, джинсы зимние и джинсы летние, носки – восемь пар. Белье – слишком интимно, чтобы считать. Жилет и пять галстуков. На жилете щегольская цепочка like a sir. Четыре рубашки и девять носовых платков. Лучше бы наоборот. Мятые футболки – просто желтая, просто белая, с бейсболистом, с кенгуру. Последняя – новогодний подарок от нее.

Банные принадлежности – от Мойдодыра, вестимо.

Леденцы в пакетике. Пластиковый контейнер для пищи. Пятилетний старик-цифровик. Трехлетний плеер, тоже ветеран в своем роде. Часы с поцарапанным циферблатом и потрепанным ремешком. Записная книжка в черной обложке и набор разноцветных ручек. Синий маркер и пачка мела. Губная гармошка. Смутно помнилось, как Слава извлекал из нее пакостные звуки. Тогда чудилось, что скорее у него лопнут легкие или он захлебнется слюной, прежде чем научится сносно играть. Теперь тоску, которую питал в том числе и уход брата, разбавляло ничем не подкрепленное убеждение, будто Слава непременно подчинил бы своей воле губную гармошку,