встречать сибиряковцев, после чего и прослыл у нас специалистом по арктической тематике.　

— Пятнадцать? О собаках-то?! Смеетесь вы, что ли!.. Лучшие каюры Чукотки, лучшие упряжки! Вот увидите: они-то и спасут челюскинцев!..　

— По снегу или ровному льду нарты, разумеется, отлично пройдут, но ведь там торосы! Ну, а как, по-вашему, упряжки переберутся через трещины и разводья?　

— Откуда известно, что там широкие трещины? — неуверенно выдвинул я последний аргумент, с грустью сознавая, что восхитительная постройка, возведенная мною на зыбкой почве северной романтики, безнадежно рушится…　

Товарищ оказался прав: собачьим упряжкам не пришлось участвовать в снятии челюскинцев со льдины; зато позднее каюры отлично справились с перевозкой полярников вдоль побережья Чукотки.

Знатоки Арктики сходились на том, что самое надежное средство спасения — авиация. Между материком и лагерем природа воздвигла ледовый барьер, недоступный кораблю любого класса; нет парохода или ледокола, способного пробиться в сплошных полярных льдах толщиной в два-три метра. Но даже если бы и удалось преодолеть препятствия на пути к лагерю, ледоколы не могли соперничать в быстроте с самолетами. Правда, зимою на Крайнем Севере нередко складывается неблагоприятная для полетов обстановка: низкая облачность, пурга, туманы, сильные ветры. Но иного пути не было.　

Летчики торопились. Первым отправился из Москвы на восток Михаил Васильевич Водопьянов. Этого пилота мне не раз приходилось видеть в редакции: он доставлял матрицы «Правды» в Ленинград. В полной темноте Водопьянов взлетал со столичного аэродрома, через три часа сдавал матрицы на месте назначения, а спустя еще полтора-два часа ленинградцы читали сегодняшнюю «Правду». Тем временем летчик возвращался в Москву, чтобы следующей ночью снова повторить рейс. Он летал и на Дальнем Востоке, на линии Хабаровск — Сахалин, разведывал морского зверя в Охотском и Каспийском морях, искал рыбаков, унесенных на оторвавшихся льдинах.　

Прошлой зимою, в феврале, спеша на Камчатку с почтой из Москвы, Водопьянов возле озера Байкал потерпел тяжелую аварию. Борт-механик погиб, летчик получил серьезные ранения головы. Мы встретились с ним в редакции спустя несколько месяцев. Широкоплечий, рослый, с зачесанными кверху черными волосами и тонкими морщинками на молодом лице, Водопьянов, энергично жестикулируя, рассказывал о катастрофе. Меня удивило странное выражение его лица: говоря о серьезных вещах, летчик улыбался, но как только он умолкал, лицо становилось угрюмым. Присмотревшись к нему, я понял, что это следы операции. На бровях, переносице, лбу и подбородке летчика хирурги наложили два десятка швов; временами эти швы придавали лицу Водопьянова подобие улыбки.　

— На полгода выбыл из строя, — жаловался он.　

— Поправитесь — опять куда-нибудь полетите?　

— Такое наше дело, — со вздохом согласился Водопьянов, хотя это «наше дело» заполняло все его существование.　

Вскоре я снова увидел Водопьянова. Это было в день, когда первый советский стратостат поднялся на высоту девятнадцать тысяч метров. С Центрального аэродрома Москвы мы следили за полетом. Гигантский шар едва заметным пятнышком виднелся на небосклоне. В том же секторе неба можно было различить черную точку. Это был самолет Водопьянова. Летчик поднялся с аэродрома для сопровождения стратостата. Минут пятнадцать самолет набирал высоту и вдруг резко пошел на снижение.

Водопьянов подрулил, заглушил мотор и, тяжело дыша, перевалился через борт кабины.　

— Чорта с два его догонишь! — сердито сказал он. — Вот, кажется, совсем близко, и гондолу видно, а не достать! На пятой тысяче метров пришлось распрощаться…　

Теперь мы встретились с Водопьяновым снова. В один из февральских вечеров он приехал в редакцию и, по обыкновению, зашел в «царство новостей». Узнав о визите популярного пилота, собрались сотрудники из соседних комнат; всех интересовало, как он оценивает положение челюскинцев.　

— У меня это вот где засело, ни о чем больше думать не могу! — говорил Водопьянов, выразительно прикладывая руку к груди. — Мне надо туда лететь, мне! Машина есть, все готово. Мой «Р-5» оборудован для дальних рейсов, поставлены добавочные баки, могу взять тонну горючего. Лучшей машины для Севера не найти!　

— Как вы думаете, Михаил Васильевич, сможет самолет опуститься в лагере? Лед выдержит?　

— Конечно! Помните, как искали у Шпицбергена экипаж дирижабля «Италия»? Бабушкин сделал тогда пятнадцать взлетов и посадок на лед. Заметьте: никто для него площадок не готовил, и состояние поля он определял, так сказать, на глаз. Чем же чукотский лед хуже? Выдержит! В лагере почти сотня мужчин, они могут подготовить отличную площадку. Не о том моя забота…　

— А что?　

— Получить бы разрешение…　

Мы посоветовали летчику изложить свой план главному редактору «Правды». Письмо пилота было передано редактором Валерьяну Владимировичу Куйбышеву, и на другой день транссибирский экспресс увез Водопьянова в Хабаровск. В хвосте поезда был прицеплен вагон, в котором помещался «Р-5». В Хабаровске к Водопьянову должны были присоединиться Иван Васильевич Доронин и Виктор Львович Галышев. Звену из трех машин предстояло совершить зимний перелет на Север протяжением в шесть тысяч километров. До них между Хабаровском и Чукоткой зимой никто еще не летал.　

Фронт спасательных экспедиций расширялся. Четыре самолета полярной авиации готовились на Чукотке. Двухмоторный «АНТ-4» летчика Ляпидевского стоял в Уэллене, ожидая прояснения погоды. Семь самолетов шли на Север из Владивостока на борту парохода «Смоленск». Среди пилотов этих машин были Николай Петрович Каманин, Василий Сергеевич Молоков и Борис Пивенштейн. Еще два известных полярных летчика Маврикий Трофимович Слепнев и Сигизмунд Александрович Леваневский спешно выехали из Москвы на Аляску через Западную Европу и США; они намеревались из Аляски перелететь через Берингов пролив на Чукотку, а оттуда — в ледовый лагерь. Вместе с ними в далекий путь отправился исследователь острова Врангеля и Северной Земли Георгий Алексеевич Ушаков. Во Владивостокском порту стоял пароход «Совет», ожидая прибытия трех резервных самолетов, двух дирижаблей, отряда аэросаней и тракторов.　

Вся страна следила за продвижением спасательных экспедиций. Связь Чукотки со столицей шла по двум направлениям: Уэллен — Анадырь — Хабаровск — Москва и мыс Северный — мыс Челюскин — остров Диксон — Москва. Радиограммы попадали в столицу через тридцать-сорок минут.　

Люди, посвятившие себя благородной цели спасения полярников, рвались на Север. «Воодушевлены желанием лететь к челюскинцам, ждем малейшего улучшения погоды», — телеграфировали пилоты Чукотки.　

Погоду, только погоду! Но на побережье бушевала яростная пурга…

V

С каждой новой вестью, полученной из ледового лагеря, серьезность положения челюскинцев становилась все очевиднее. О появлении самолета над лагерем нечего было и думать: глубокий циклон охватил Чукотку, Аляску и районы к северу от материка. А льдина не стояла на месте: лагерь уже продрейфовал несколько десятков километров к северо-востоку, уходя все дальше и дальше от побережья.　

На восьмой день после гибели «Челюскина» в густой облачности, нависшей над