Как только Пэт привела себя в порядок после уборки, прибыл фургон с вещами. Грузчики быстро втащили мебель в дом, раскатали ковры, распаковали фарфор и хрусталь, перенесли наверх вещи из кладовой. К полудню они уехали, явно довольные чаевыми.

Оставшись одна, Пэт направилась в гостиную. Комната разительно изменилась. Огромный, четырнадцать на двадцать футов, восточный ковер с чудесным узором из абрикосов, зелени, лимонов и клюквы на черном фоне совершенно преобразил ее. У одной из стен стоял зеленый бархатный диванчик, перпендикулярно к нему, вдоль другой стены, располагалась софа, обитая золотистым атласом. Высокие кресла с подголовниками, из одного комплекта с софой, занимали место у камина. Слева от двери на веранду возвышался монументальный бомбейский сундук.

Обстановка комнаты довольно точно воспроизводила прежнюю. Пэт прошлась по ковру, коснулась крышки стола, чуть подвинула стул и лампу, пробежала рукой по обивке расчехленной мебели. Что она чувствует? Она не могла бы описать это точно. Во всяком случае, не страх, хотя она только что заставила себя пройти мимо камина. Но тогда что? Ностальгию? По чему? Возможно ли, что обстановка дома всколыхнула в ней смутные воспоминания о счастливых часах, проведенных в этой комнате? Если так, что еще нужно сделать, чтобы вернуть их?

* * *

Без пяти три Пэт вышла из такси перед зданием сената. После полудня резко похолодало, и Пэт была рада оказаться в теплом вестибюле. Охранник проверил ее металлоискателем и показал, как пройти к лифтам. Несколько минут спустя Пэт уже беседовала с секретаршей в приемной Абигайль Дженнингс.

— Сенатор Дженнингс освободится через несколько минут, — объяснила молодая женщина. — У нее встреча с избирателями. Это ненадолго.

— Я подожду. — Пэт выбрала кресло с прямой спинкой и огляделась. Бесспорно, у Абигайль Дженнингс был один из самых удобных офисов. Угловое расположение и окна на две стороны создавали ощущение воздушности и простора. Низкая перегородка отделяла стол секретаря от комнаты ожидания. Коридор справа вел к многочисленным персональным кабинетам. Стены приемной украшали последние фотографии сенатора, а на маленьком столике у кожаного дивана лежала стопка брошюр, которые разъясняли отношение сенатора Дженнингс к тем или иным законопроектам, обсуждавшимся в конгрессе.

Наконец Пэт услышала знакомый голос с едва уловимым южным акцентом — сенатор выпроваживала посетителей.

— Я счастлива, что вы смогли выкроить время и навестить меня. Жаль только, что сейчас у меня так много работы...

Посетители — прилично одетая пожилая пара — рассыпались в многословных благодарностях.

— Помните, как во время сбора средств на избирательную кампанию вы приглашали заходить в любое время? Так вот, я сказал: «Вайолет, мы в Вашингтоне. Почему бы нам не нанести визит сенатору?»

— Вы уверены, что не сможете освободиться к ужину? — обеспокоенно спросила посетительница, перебивая мужа.

— Я бы очень хотела, но, боюсь, ничего не получится.

Пэт наблюдала, как Абигайль Дженнингс подвела своих гостей к внешней двери, открыла ее и медленно закрыла, вынуждая их выйти. Здорово проделано, подумала она и почувствовала, как участился ее пульс.

Миссис Дженнингс повернулась и несколько мгновений стояла молча, предоставляя журналистке возможность рассмотреть себя получше. Пэт уже забыла, что сенатор была очень высокой женщиной — около пяти футов девяти дюймов. Серый твидовый костюм обрисовывал ее фигуру: широкие плечи, плоский живот, тонкую талию. Легкие, грациозные движения, огромные, невероятной синевы глаза с зеленым отливом. Казалось, Абигайль Дженнингс сознательно пренебрегает косметикой, чтобы подчеркнуть свою природную красоту. Если не считать нескольких тонких морщинок вокруг глаз и рта, то можно было бы сказать, что она выглядела точно так же шесть лет назад.

— Здравствуйте, — сказала сенатор, стремительно подходя к Пэт и бросив укоризненный взгляд на секретаршу. — Синди, почему вы не предупредили меня, что мисс Треймор уже здесь? — Впрочем, недовольное выражение тут же исчезло с ее лица. — Ладно, ничего страшного. Заходите пожалуйста, мисс Треймор. Могу я называть вас просто Пэт? Лютер высоко отзывался о вашем таланте и так живо вас описал, что у меня возникло ощущение, будто мы давно знакомы. Кроме того, я видела несколько передач, которые вы сделали в Бостоне. Они великолепны. В письме вы упомянули, что мы с вами уже встречались. Наверное, это было в тот день, когда я выступала с речью в Уэлсли?

— Совершенно верно. — Пэт последовала за Абигайль в кабинет и огляделась. — Ой, как здесь красиво! — не удержавшись, воскликнула она.

На длинном письменном столе орехового дерева стояла изысканно разрисованная японская лампа, а рядом — египетская, явно дорогая статуэтка кошки и золотая ручка на подставке. Бордовое кожаное кресло, широкое и удобное, с изогнутыми подлокотниками и узорными шляпками гвоздей — вероятно, работа мастеров середины семнадцатого века. Пол покрыт восточным ковром с ярким узором; на стене позади стола — флаги Соединенных Штатов и Виргинии. Голубые шелковые занавеси на окнах скрадывали унылость ненастного зимнего дня.

Сенатор, по-видимому, осталась довольна реакцией Пэт.

— Некоторые мои коллеги полагают, что бедная обстановка и захламленность кабинета — лучшее свидетельство их деловых качеств, по крайней мере в глазах избирателей. Ну а я просто не могу работать в беспорядке. Для меня очень важна гармония. В такой атмосфере я более работоспособна.

Она сделала паузу.

— Примерно через час в сенате начнется голосование, так что, на мой взгляд, лучше сразу перейти к делу. Лютер сказал вам, что на самом деле мне отвратительна идея этой программы?

При этих словах Пэт почувствовала себя как рыба в воде. Ей часто приходилось преодолевать сопротивление будущих героев передач, не желающих, чтобы посторонние вторгались в их личную жизнь.

— Да, сказал, — призналась она. — Но я надеюсь, что вы все-таки останетесь довольны результатом.

— Именно поэтому я и согласилась обдумать ваше предложение. Буду совершенно откровенна: я предпочитаю работать с вами и Лютером, а не дожидаться, пока другая телесеть состряпает собственную версию, без моего ведома и согласия. Но все равно я жалею о старых добрых временах, когда политик мог просто заявить: «Я настаиваю на своем сценарии».

— Эти времена прошли. По крайней мере для тех политиков, которые чего-то стоят.

Сенатор потянулась к ящику стола и достала портсигар.

— Я никогда не курю на людях, — заметила она. — Лишь однажды — единственный раз, представляете? — какая-то газета напечатала мою фотографию с сигаретой в руке, и я получила десятки раздраженных писем от избирателей из моего округа. Родители возмущались, что я подаю дурной пример их детям. — Она протянула руку с портсигаром через стол. — Вы не хотите?..

Пэт покачала головой.