Звонили телефоны, стучали пишущие машинки, попискивали рации.

Проходя между рядами столов, Брейтуэйт невольно слышал обрывки разговоров:

— … вся штука в том, что он не может уломать начальство, верно? Ну так пусть найдет кого-нибудь посмелее и обыщет эту хазу…

— … Кроуфорд, поди сюда! Имя ты записал правильно, а причину задержания не указал…

— … повтори-ка еще разок номер этой машины, лапушка…

— … и ладно бы только чужие жены, Смит, так нет же, столько хороших людей нажили неприятности из-за…

— А, мистер Брейтуэйт, — сказала Хилари Ренд. — Спасибо, что пришли. А я как раз собиралась перекусить. Не составите компанию? Чай. Сэндвичи. Если предпочитаете кофе, есть и кофе.

— С удовольствием выпью чаю.

— Прекрасно. Вы читали утренние газеты? Брейтуэйт кивнул.

— Тогда, если не возражаете, совместим приятное с полезным.

Высокой, худощавой Хилари Ренд шел пятьдесят пятый год. Серый фланелевый костюм, простая белая блузка, никакой косметики — лишь губы тронуты красной помадой, — умеренно короткая стрижка. Однако назвать эту даму хрупкой язык не поворачивался: ни грамма сентиментальности и умные, проницательные ярко-голубые глаза.

«Будто знает, что у тебя на уме, — подумал доктор, — и внимательнейшим образом наблюдает за тобой, ждет, чтобы ты невольно чем-нибудь да выдал себя, ждет долго, терпеливо — и ты, раздавленный этим пристальным взглядом и атмосферой недружелюбного молчания, в конце концов оправдываешь ожидания».

Кабинет Ренд, отделенный от «Мокрушной» перегородкой, представлял собой прямоугольник пятнадцать на двадцать пять футов. Справа от двери, перед доской, на которой висел свернутый проекционный экран, стоял старый письменный стол из дуба. Перед ним в два ряда выстроились шесть стульев. Длинная стена против двери почти целиком состояла из окон, выходивших на Виктория-стрит. За ними серело низкое, обложенное тяжелыми снеговыми тучами небо. От двери начиналась большая, во всю стену, доска объявлений, усеянная листками не менее густо, чем стенд в общей комнате, а слева поблескивал латунью шкаф с «трофеями». Кроме того, чин старшего суперинтендента обеспечивал Хилари роскошное добавление к обстановке: ковер и кожаное кресло.

— Со времени моего прошлогоднего визита здесь многое изменилось, — заметил доктор, рассматривая фотографии на доске.

— Да, — согласилась Ренд. — Иногда мне кажется, что моя работа сродни не столько миру фактов, сколько ужасному вымыслу…

Брейтуэйт улыбнулся.

— Детектив, вы говорите так, словно…

— Хилари, если не возражаете, — перебила Ренд. Психиатр кивнул. Сверкнул золотой зуб.

— Хорошо. Хилари, вы говорите так, словно вы моя пациентка, а не детектив из отдела убийств. Вас бы на мое место! В нашей профессии все - сплошной вымысел.

— Спасибо, доктор, но…

— Уинстон, если не возражаете.

— Спасибо, Уинстон, но предложение отклоняется. Хилари Ренд закрыла дверь кабинета и подошла к своему столу, где стоял чайный поднос. В стеганом чехле уютно устроился небольшой чайник. Хилари наполнила чашки; сквозь прозрачный целлофан просвечивали три сэндвича.

— Яйцо, сыр с луком или говядина, — перечислила она. — Выбирайте.

— Яйцо, — ответил Брейтуэйт.

Придвинув стул к столу, психиатр внезапно почувствовал, как холодно в кабинете. Хозяйка отключила обогреватели? Зачем? Для того ли, чтобы голова оставалась предельно ясной, или чтобы те, кто бывает здесь, не дремали? Тут не хотелось задерживаться надолго.

Некоторое время они молча ели, приглядываясь друг к другу. Брейтуэйт отметил: Ренд отлично освоила искусство детективов Ярда сохранять непроницаемое выражение. Что коренным образом отличает британского полисмена от простого смертного? Манера держаться. Британский полицейский сознательно превращает свое лицо в неподвижную, ничего не выражающую маску — и вынуждает тех, с кем имеет дело, обороняться, ибо не дает им никакого ключа к тому, что, собственно, он думает.

Ренд допила чай, поставила чашку на блюдце и смахнула с губ крошки.

— Уинстон, — спросила она, — вы знаете, что такое «пчелиная царица»?

— На вашем жаргоне — старший офицер-женщина. Ренд вскинула бровь.

— Держу ухо востро, — пояснил доктор.

— Что ж, Уинстон, — с грубоватой прямотой сказала Ренд, — мне нужна ваша помощь. И ваша осторожность. А потому буду с вами откровенна. В Ярде, как вы, возможно, уже догадались, женщин не очень-то жалуют.

— Без сомнения, — согласился Брейтуэйт.

Он отлично знал: занять такой кабинет непросто. Ренд приходилось работать за двоих, только чтобы не отставать от других офицеров первого отдела, не говоря уж о повышении. Всю жизнь доктор нес тот же крест.

— Большинству наших ветеранов, — продолжала Ренд, — никогда не приходилось работать с женщиной — высококвалифицированным специалистом. Ни вместе с ней, ни у нее в подчинении. Они знали нас только как секретарш, любовниц и жен. Ведь женщины пришли в полицию совсем недавно.

— Синдром «младшей сестренки», — подсказал Брейтуэйт.

— Да, — согласилась Ренд. — Плохо, конечно, когда мужчина внезапно сталкивается с опасностью, но и представить невозможно, как тяжело это сказывается на женщине-полицейском. Кое-кто до сих пор поговаривает, что женщинам-де не место в полиции.

— Бог, может быть, и дал ей мозги, но не дал крепких кулаков.

— Вот-вот.

— Как же вы продвигались по службе?

— Сперва, распутывая дело о заказном убийстве, сыграла роль этакой добросердечной тетушки — пришлось сходить в дамскую комнату вместе с очень испуганной и очень разговорчивой подружкой подозреваемого. Потом, в семидесятые, прошедшие под знаком Женщины, мое повышение оказалось весьма полезно в смысле общественного мнения. И, наконец, я льщу себя мыслью, что я неплохой работник… а главное, скромный — предоставляю пожинать лавры вышестоящему начальству.

— Почему именно вам поручили возглавить это расследование? — полюбопытствовал Брейтуэйт.

— Видите ли, на тот момент было всего три жертвы, все — девочки моложе двенадцати лет. На восьмом этаже решили, что эта работа в самый раз для меня.

— Понятно, — сказал доктор.

— Но мы-то с вами знаем, — продолжала Ренд, — что женщин — и представителей этнических меньшинств — в Ярде принимают далеко не столь тепло, как это внушают общественности.

Брейтуэйт вспомнил обрывок разговора, случайно подслушанный у дверей «Мокрушной». А совсем недавно некий детектив-сержант, недовольный диагнозом «психическое расстройство», поставленным Брейтуэйтом его подопечному, обвиняемому в нападении на констебля, в сердцах назвал доктора «черномазым знахарем».