договор с действенным правителем. Именно в это время во всех европейских столицах появились папские послы — нунции. Первых нунциев отправили в 1500 году в Венецию и в 1513-м в Париж.

Распоряжения церкви больше не выполнялись бездумно. Выслушав их, правители шли на компромисс, оспаривали их, даже покупали, чтобы защититься от своих врагов. Однако в 1500 году явно предпочитали откупаться.

По мере того как система европейских государств врастала в общество, итальянские нужды и внутренняя политика папства все сильнее соотносились с международной обстановкой. Как и другие европейские правители, глава папского государства должен был установить результативный контроль над своей территорией.

Чиновниками курии могли быть только итальянцы, пап перед избранием заставляли подписать обещание, что все римские чиновники могут быть только римлянами, количество итальянских кардиналов постоянно увеличивалось. Сохранение пропорции, при которой большинство составляли итальянские кардиналы, означало ограничение влияния, которого короли хотели добиться через своих национальных кардиналов.

В течение XV века только двое из пап были неитальянцами, один из них испанец Александр VI Борджа. Другой неитальянец, англичанин Адриан VI, правил недолго, в 1522–1533 годах. Следующий подобный папа, поляк Кароль Войтыла (Иоанн Павел II), появился только в 1978 году. Причина проста — все считали, что только итальянец сможет эффективно осуществлять итальянские обязанности папы.

НОВОЕ УЧЕНИЕ

Знать, правители, купцы становились все более образованными. Больше людей читали книги, и знания становились доступными более широкому кругу людей. Печатные станки работали, количество печатников умножалось, библиотеки, хотя и крошечные по сравнению с поздними стандартами, расширяли количество и состав своих книг.

Печатные станки делали возможными методики изучения, находившиеся в зачаточном состоянии во времена рукописей. Теперь тексты можно было сравнивать, объекты изучения требовали меньше денег, выходили критические издания, хотя слово «критическое» не использовалось в том же значении, что в XVII веке. Ведь рукописи продолжали лежать сокрытыми в библиотечных сундуках, да и методика обучения еще была в начальной стадии. Однако знания распространялись, потому что все больше людей читали книги.

Ренессанс не только принес знания, это было духовное и умственное движение, сформировавшее иное мышление. Идею Ренессанса трудно определить однозначно. Иногда ее связывают с новой атмосферой индивидуализма, восхищения человеком, природой и искусством и всеми достижениями человечества, которая и стала важнейшей предпосылкой для религиозной революции.

Поднявшись подобно Самсону, человек стремился сбросить путы, которые связывали его с ортодоксальным и аскетическим идеалами. Однако было бы неправильно видеть прямую связь между Ренессансом и Реформацией, ибо даже поверхностное знакомство с историей ее опровергает. Однако не менее ошибочно и противоположное мнение, что между Возрождением и Реформацией нет никакой связи.

Здравомыслящие историки не оспаривают эту связь, хотя и не могут точно установить причинно-следственные связи, говоря о необходимости более глубоких изысканий. Ведь гораздо легче поверить в то, что связь существует, чем категорически ее отрицать. Моральное рвение, подобное тому, какое владело святым Бернаром, более ответственно за Реформацию, чем свободная критика Петра Абеляра. Реформация в большей степени оказалась движением веры, чем разума.

Гуманисты были разнообразны, насколько это было возможно. Их объединяла только любовь к классической Античности. В Италии, где возрождение классики связывалось с возраставшим чувством национализма и прославлением итальянского прошлого, они жили в атмосфере, явно отличной от той, какая питала гуманистов севера — Германии, Франции и Англии. Гуманизм в Италии проявлялся в литературе, искусстве, философии, тогда как в Северной Европе он проявлялся в религии и богословии.

Однако при подобном рассмотрении данное различие оказывается малозначимым. Нельзя серьезно принимать демонстративное язычество эксцентриков типа Помпонио Лео, называвшего себя «Высшим жрецом», падавшим ниц каждый день перед алтарем, посвященным царю Ромулу, и каждый год праздновавшим основание города Рима.

За немногими исключениями итальянский гуманизм проникся религиозным духом, а на севере существовала гуманистическая философия и литература. Однако все же различия оставались. Восприняв итальянское стремление возрождения античных традиций, гуманисты Франции, Германии и Англии преобразовали его на религиозной основе. Это был так называемый «христианский гуманизм», который представляли Джон Колет и Томас Мор в Англии, Лефевр из Этапля во Франции. Дальше всех пошел Эразм Роттердамский.

ЭРАЗМ РОТТЕРДАМСКИЙ

(ОК. 1466–1536)

Эразм полагал, что в своем отрочестве Северная Европа ничего не знала о новом классическом учении, уже расцветшем в Италии. Как рассказывают, он не мог посвятить свою жизнь конкретному делу, иначе как устроившись с комфортом. Однако, как только Эразм приступал к изучению дисциплины, так тотчас намеревался вдохнуть новые штудии в примеры и принципы, дабы излечить государство от северного «варварства».

Между 1498 и 1514 годами Эразм жил в Париже, Оксфорде и Италии, два года преподавал в Кембридже и, наконец, осел в Базеле, где и прожил с перерывами вплоть до своей смерти в 1536 году. Хотя Эразм по безобидному тщеславию и тешил себя мыслью о том, что только ему удалось привнести образование в северные университеты, поток знания разливался гораздо шире, чем он предполагал.

В отличие от других гуманистов Эразм писал книги, которые проникали в дома и становились достоянием широкого читателя Северной Европы. Книжные магазины продавали их в удивительных для тех дней объемах. Один парижский печатник, услышав о том, что, возможно, вскоре Сорбонна осудит «Диалоги» как еретические, поспешил напечатать их 24 000 экземпляров.

Эразм считался не только виртуозом стиля и образованным человеком. Его природный ум направлялся деликатными, юмористическими и иногда циничными наблюдениями за состоянием дел людских. Он мог писать и обучать и в то же время воздействовать на чувства, не говоря об умении веселить. Однако он никогда не становился скучным, редко делался суеверным, его мощный и столь же изощренный интеллект проникал в самую суть предмета.

Как сатирик, Эразм излучал смех, часто мягкий и иногда горький, охватывая практически все различные профессии и классы общества. Объектом его осмеяния становились короли, купцы, солдаты, торговцы, ученые. Но более и язвительнее всего Эразм высмеивал заблуждения церкви.

Он высмеивал церковь не только потому, что считал себя морально оскорбленным или из-за того, что сами священнослужители оказывались легкой добычей для сатирика. Эразм верил, что насмешка станет поворотным моментом, дав толчок ожидаемым реформам.

Именно в Нидерландах на стыке немецкой мистики и реформаторских настроений возникло «Братство общей жизни», в котором появилась знаменитая книга Фомы Кемпийского «О подражании Христу». Эразм одно время обучался под их опекой. По крайней мере, ясно, что он писал не потому, что знал, что критика духовных лиц увеличит продажи его книг, и не из простого стремления к удовольствию. Эразм не разделял накала реформаторских страстей, хотя коррупция церковников и оскорбляла его чувства ученого.

Презирая невежество, суеверие и мракобесие, Эразм пытался излечить от них своих современников.