Герцогиня была прекрасна. Великолепие ее молодости и красоты оттенялось драгоценностями, парчой и золотом и наверняка заставило бы любого человека, не утратившего способность восхищаться совершенными творениями природы, онеметь от восхищения. Ее темные с пепельным отблеском волосы были убраны в сложную прическу из нескольких кос, которые покрывала сверкающая золотая сеть с вкраплениями крошечных капелек жемчуга. Две жемчужные подвески обрамляли тонкое лицо молодой женщины и слегка покачивались в такт ее речи. Прямые темные брови контрастировали с необычайно белой, почти прозрачной кожей; почти черными были и ресницы, отбрасывавшие глубокую тень на яркие зеленые глаза. Иными словами, то была самая красивая и знатная дама изо всех виденных мною, и я окончательно пала духом. Не стоило ожидать, что такая красота будет дополняться еще и добрым нравом.

— Вы, должно быть, не знаете, — произнесла герцогиня, печально склонив голову, — что в этом доме давно имеется нужда в аптекаре, знахаре либо лекаре, который знал бы толк в излечении душевных недугов. Уже долгое время я обещаю щедрое вознаграждение такому человеку, однако никто не пожелал откликнуться на мой призыв. И вот теперь провидение послало мне вас. Я благодарна сверх меры вашей доброй племяннице, которая сообщила мне, где вас искать.

Дядя Абсалом с неприязнью покосился на меня, но угодливо улыбнулся ее светлости.

— Она славная девочка, — произнес он. — Всегда хочет помочь своему бедному старому дядюшке.

В его голосе слышалось обещание поквитаться со мной за столь ценную услугу, и я поежилась, предчувствуя изощреннейшее наказание, которому собирался подвергнуть меня дядюшка, если, конечно, нам было суждено выйти из этой комнаты живыми.

Герцогине, разумеется, не было никакого дела до того, что у дядюшкиных слов имелось двойное дно: она одарила меня мимолетной доброй улыбкой и продолжила, от волнения перемежая свою речь глубокими вздохами, точно ей не хватало воздуха.

— Почтенный аптекарь, я прошу вашей помощи, позабыв о всяческих предрассудках и условностях, — так велика моя тревога. Иногда даже нам, в чьих жилах течет королевская кровь, доводится чувствовать свое бессилие перед лицом несчастья, темной силы, болезни…

— Ваша светлость может не беспокоиться, — поторопился заверить ее дядюшка. — Не каждый из аптекарей, разумеется, наделен деликатностью и знает толк в конфиденциях, но, смею вас заверить, я не таков. Изложите мне свои затруднения, и я потороплюсь вас успокоить…

— Ах, боюсь, что никто не сможет успокоить меня, добрый господин аптекарь, — горестно воскликнула ее светлость. — Но я настолько измучена, что хочу знать правду, какой бы горькой она ни оказалась. Речь идет о моем возлюбленном супруге, Огасто. Наш брак был благословлен и небом, и людьми, он принес мир этим землям и счастье мне самой. Поначалу я полагала, что благоденствие это будет безоблачным. Редкой женщине выпадала честь быть женой столь достойного человека, и я благодарю богов за эту милость ежечасно.

Ее взгляд затуманился при этих словах. Я едва сдержалась, чтоб не скривиться, относясь к подобным речам весьма скептически, пусть они и исходили из уст светлейшей герцогини. Все мои замужние сестры (а их было семеро) утверждали, что их жизнь в супружестве устроилась выше всяческих похвал, однако сонм их супругов вызывал у меня ужас. Каждый из них мог послужить скульптору моделью для отличнейшей горгульи, а когда они собирались все вместе на очередных крестинах или поминках, то являли собой картину, которую так и тянуло назвать «Семь смертных грехов хлебают пиво». В те времена я не вполне отдавала себе отчет в том, насколько узок мой кругозор, и безо всяких сомнений мысленно приравняла беды благороднейшей дамы к неприятностям, случающимся в низкородных семействах вроде моего собственного. Стоило мне только услышать про любовь и счастье в браке, как я преисполнялась тайного презрения, даже если речь шла о знатных господах, один волосок с головы которых стоил дороже всей моей жизни.

Решимость юной герцогини, к счастью, не подозревавшей о моих дерзких мыслях, иссякла, и она умолкла, не зная, как продолжить свою историю. Она бросала сомневающиеся, опасливые взгляды на дядюшку, который, признаться честно, мало кому показался бы достойным доверия господином. У меня мелькнула робкая надежда, что на этом наши с дядей злоключения закончились и обращение госпожи Вейдены, раздумавшей делиться с нами своими бедами откровенно, сведется к какой-нибудь мелочи, но этому не суждено было сбыться.

— Я хотела бы изначально пресечь ваши возможные сомнения, почтенный господин аптекарь, — промолвила госпожа Вейдена, сделав над собой усилие. — К супругу я испытываю глубочайшее уважение, и то, что я вам поведаю далее, не является плодом воображения неблагодарной жены. Видите ли… Последнее время нрав моего супруга, Огасто, изменился. Странности, которые он выказывает, очень тревожат меня.

Мне ли было не знать об отношении дядюшки Абсалома к подобным сетованиям! Даже алчность порой не удерживала его от возмущенных речей, сводившихся к тому, что все без исключения женские головы забиты отборной чушью, а любые жалобы на мужей — суть вздор и чепуха. Однако сейчас страх перед герцогиней был так силен, что дядя Абсалом худо-бедно сумел изобразить обеспокоенность и сочувствие.

— В чем же выражаются странности вашего светлейшего супруга? — спросил он, с трудом подбирая слова.

Герцогиня, казалось, только и ждала этого вопроса — ей нужно было выплеснуть снедающую ее тревогу. Позабыв о том, что перед ней стоят сомнительные бродяги, пытавшие счастья на городской ярмарке, она начала свой сбивчивый жалобный рассказ. Из него следовало, что герцог Огасто Таммельнский, вначале казавшийся заботливейшим и нежнейшим из мужей, заметно переменился в последние месяцы. Он стал избегать жену, все чаще уединяясь в своей библиотеке и мрачнея день ото дня. Порой герцог отказывался от еды по несколько дней кряду, разговаривал сам с собой, но более всего госпожу Вейдену пугали приступы безумного хохота, одолевавшие Огасто. На все свои робкие испуганные вопросы юная жена получала отстраненные ответы, заставляющие ее беспокоиться еще сильнее. Слухи о нездоровье герцога ширились в Таммельне, хотя слугам было строго запрещено сплетничать. Но разве возможно сохранить подобную тайну?..

Дядя лишь моргал и беспомощно вставлял «Э-э-э… вот как?» и «Кто бы мог подумать?». Герцогиня говорила сбивчиво, ее глаза при этом были наполнены слезами, готовыми вот-вот пролиться.

— Картина мне вполне ясна, — дрогнувшим голосом произнес дядюшка, чьи худшие подозрения в очередной раз подтвердились. — Конечно, некоторые моменты…

— О! Неужели я наконец получу ответы на свои вопросы? — воскликнула госпожа Вейдена, коснувшись своих прекрасных глаз кружевным платком. — Скажите мне, мудрейший из аптекарей, что с ним?

Дядюшка Абсалом что-то невразумительно булькнул, видимо, пребывая в отчаянии, и в итоге выдавил:

— Видите ли, ни один уважающий себя лекарь не решится делать окончательный вывод без осмотра пациента, поэтому сказать однозначно…

— Ох, ну конечно же! — герцогиня торопливо поднялась, одновременно звоном колокольчика подавая знак слугам. — Вне всякого сомнения, вы правы. Я не могу от вас пока этого требовать. Мы сейчас же пойдем к Огасто, и уже после этого…