Когда в доме было темно и тихо, Хейвен пыталась управлять своими видениями. Когда она впервые услышала ночную ссору родителей, она в последний раз шепотом попрощалась с Этаном и стала пытаться прогнать его из своих мыслей. Она научилась опустошать собственные мысли в то же мгновение, как только жар начинал взбираться вверх по ногам. Она сражалась с видениями, стоило им только подступить, она на коленях молилась, чтобы они больше не являлись ей.

Хейвен трудилась изо всех сил. Она стремилась исцелиться, пока дьявол не разрушил ее семью. Мало-помалу иной мир начал меркнуть и в итоге совсем исчез. Ей почти удалось забыть лицо Этана. И вот однажды она вернулась домой из школы и увидела, что Имоджин укладывает в чемодан ее вещи. Эрнест Мур умер, а мать Хейвен куда-то пропала. Имоджин получила опеку над Хейвен, и девочка должна была перебраться в дом своей бабушки.

За несколько месяцев после смерти отца и исчезновения матери у Хейвен развилась забавная привычка шпионить за жителями Сноуп-Сити. К примеру, она пряталась за живой изгородью и следила за мистером Макгиннесом, который стриг лужайку, или забиралась на сук дерева напротив окна гостиной мисс Банкомб и наблюдала за тем, как та смотрит кино по жутко старому телевизору. Она знала, что миссис Дитц, которая всем говорила, что у нее эндокринные проблемы, прячет шоколадки «Милки-Вэй» в пустой коробке от стирального порошка. А еще она видела, как мистер Мелтон наведывался к свояченице после обеда, когда его брат еще был на работе. Но Хейвен охотилась не только за людскими тайнами. Она подозревала, что люди меняются, когда думают, что на них никто не смотрит, что они как бы меняют лицо в это время, снимают маску. И Хейвен ужасно хотелось увидеть людей в момент их появления в истинном обличье.

От нового хобби пришлось отказаться, когда в Сноуп-Сити вернулась мать Хейвен. Забота о Мэй Мур требовала немалых усилий. Хейвен знала о том, что, узнав о гибели мужа в автомобильной катастрофе, ее мать угодила в больницу. Все время, пока Мэй отсутствовала, Имоджин говорила Хейвен, что у ее матери проблемы с сердцем. Говорила она об этом поспешно и тихо — так, словно ей хотелось поскорее отделаться от этой темы. Хейвен не спрашивала, можно ли навестить маму, — она понимала, что нельзя. Она представляла мать лежащей на больничной кровати, а вокруг нее разные аппараты с проводками и капельницы. Но когда Мэй вернулась и переступила порог дома своей матери, Хейвен сразу поняла, что тело ее матери совершенно здорово. Сломалось что-то у нее в голове.

Два раза в день Хейвен готовила матери еду, а потом сидела рядом, пока та тупо взирала на овсянку или яичницу. Через какое-то время Мэй стала брать в руку вилку. Чуть позже начала разговаривать. Но настоящая Мэй — та, которая раньше смеялась, танцевала и напевала, возясь на кухне, — та Мэй так и не вернулась. Теперешняя Мэй соглашалась принимать помощь от богатой матери, она даже согласилась с тем, чтобы Имоджин стала опекуншей Хейвен. Без мужа, без обязанностей по дому, не имея работы и никаких дел, Мэй Мур превратилась в привидение, обреченное бродить по дому, из которого она когда-то сбежала, сойдясь с Эрнестом Муром.

Став практически сиротой, Хейвен привязалась к единственному человеку, которому, как ей казалось, теперь можно доверять, — к доктору Тидмору. И хотя теперь это уже не было обязательно, Хейвен продолжала заходить к пастору после школы. Часто она показывала ему новые рисунки, и он их покорно просматривал, а потом объявлял, что Хейвен ждут великие дела. Порой он спрашивал, не бывает ли у нее видений, а она всякий раз уверяла его, что видения у нее совсем прекратились. Они часто говорили о мире за пределами Сноуп-Сити. Доктор Тидмор родился и вырос чуть севернее Нью-Йорка и с удовольствием вспоминал о днях учебы в колледже в этом городе. Хейвен с удивлением ловила себя на том, что время от времени пастор путал названия улиц в районе Гринвич-Виллидж или станций метро, но она вела себя рассудительно и никогда его не поправляла.

Всякий раз, покидая кабинет доктора Тидмора, Хейвен уходила с таким чувством, что за горами ее ждет новая жизнь. Как-то раз пастор подарил ей открытку — вид острова Манхэттен с большой высоты. Наверное, снимали с борта самолета. Остров был похож на удивительный лес из стали и бетона. Открытку Хейвен приколола кнопками к стене в своей спальне и вечером, перед сном, всегда ее разглядывала. Она водила взглядом по домам и улицам, и ее уверенность в будущем с каждым днем укреплялась. За одним из множества окон — или внутри одной из машин — находился кто-то или что-то, что она должна была найти. Иногда потребность приступить к поискам была так сильна, что Хейвен с трудом себя сдерживала. Тогда она молилась о том, чтобы это — что бы или кто бы это ни был — все еще ждало ее к тому времени, когда она сможет покинуть Сноуп-Сити. В десять лет Хейвен начала считать дни. Вот исполнится ей восемнадцать — и она наконец узнает, что ждет ее посреди всех этих небоскребов.

Даже при том, что Хейвен подружилась с городским пастором, все равно восемь лет ее учебы в школе были бы одинокими, если бы однажды Бью Декер не появился в школьной столовой с розовой коробкой для ланча. В то время Бью Декер был одним из самых популярных мальчиков в школе. Он был настолько хорош собой, что даже те девчонки, которые были старше его, краснели и сдавленно хихикали, если он смотрел в их сторону. Все знали, что у его семьи — не лучшие времена. Одежду он носил не модную — заплатанные и перешитые штаны и рубашки, доставшиеся по наследству от двоюродных братьев. Но розовая коробка для ланча, на которой была изображена Барби верхом на сверкающем единороге — такая коробка была настоящим сокровищем. Некоторые девочки просто глаз не могли оторвать от этой коробки, когда Бью гордо открыл ее и вытащил сэндвич. Остальные ребята догадывались, что что-то не так. Правда, что именно — не понимали. Но кое-кто начал отпускать шуточки. Хейвен расслышала слово «педик». Кого-то толкнули. А в следующее мгновение началась куча-мала невероятных размеров.

Бью тремя меткими ударами сразил трех мальчишек постарше, а потом его сбили с ног несколько семиклассников. Учителя оттащили их от Бью. У того лицо было разбито в кровь, глаза бешено сверкали. Всех драчунов отвели в директорский кабинет, а Хейвен проползла по полу, залитому молоком и усыпанному объедками, и достала из-под столика розовую коробку с изображением Барби. Она вымыла ее под краном в туалете, аккуратно вытерла и постаралась распрямить в тех местах, где появились трещинки.

Когда приехал отец Бью, чтобы забрать сына из директорского кабинета, Хейвен стояла в коридоре. Она вручила розовую коробку для завтрака долговязому мальчишке, у которого под обоими глазами чернели фингалы, а на разбитой нижней губе запеклась кровь. Забирая коробку, Бью улыбнулся, а у Хейвен впервые за несколько месяцев по-настоящему забилось сердце. Что бы ни натворил Бью (Хейвен не могла понять, что он мог натворить), ему явно не было стыдно.

После этого случая Хейвен и Бью стали неразлучны, а ее дружба с доктором Тидмором мало-помалу пошла на убыль. Пастор советовал Хейвен держаться подальше от Бью. Дескать, он может на нее дурно повлиять. Доктору Тидмору вторила Имоджин. Она то и дело ворчала насчет того, что «от осины не родятся апельсины» и про «паршивых овец». Но Хейвен их не слушала. Она нашла Бью и не собиралась терять его. Восемь последующих лет она убеждала себя в том, что один верный друг — это все, что ей нужно.