— Ну, так не бывает, война она и есть война.

— Правильно! Но только если идти на нее с одной мыслью — погибнуть с честью, тогда лучше в тылу оставаться. Не для того нас с тобой учили.

— А для чего, по-твоему?

— А для того, чтобы ты танки фашистские еще у границы расстрелял, а сюда не допустил. А меня для того, чтобы бомбы на их, — я опять киваю на девушек, — головы не падали. И вот если мы, выполнив эту задачу, головы сложим, вот тогда можно будет сказать: “Мертвые сраму не имут!”

— Прав ты, Андрей, полностью прав! — поддерживает меня Виктор. — Сраму не имут те мертвые, которые свой долг до конца выполнили. А долг у нас большой и тяжелый. Сколько на нас, военных, страна потратила, от себя отрывая! И все это она давала нам в долг. А теперь не за горами время, когда этот долг отдавать придется.

Слова моряка попали в самую точку. Во все времена народ кормил и содержал за свой счет довольно многочисленное военное сословие. Действительно, как бы в долг давал. А вот всегда ли это сословие умело, когда надо, этот долг отдавать?

— Хватит, ребята, спорить, — выводит меня из размышлений женский голос. — Спой, Андрей, еще что-нибудь на прощание, да расходиться пора. Поздно уже.

“По нехоженым тропам протопали лошади, лошади, неизвестно к какому концу унося седоков”, — пою я, а молодые командиры и их подруги сосредоточенно слушают меня. По-моему, этой песней я задел их за живое. Волей-неволей, а каждый из них хоть как-то пытался угадать свою судьбу в том, что скоро всех их ждет.

Когда я допеваю последние строчки: “Не забыть бы тогда, не простить бы и не потерять”, воцаряется минутное молчание. Потом Алексей подходит ко мне, хлопает по плечу и признается:

— Хорошие у тебя песни, Андрей, настоящие. Я раньше о войне в таком плане и не задумывался. Ведь что мы пели? Все марши победные да “на вражьей земле мы врага разгромим малой кровью, могучим ударом!” Ха! — Он невесело усмехается. — Малая будет эта кровь или большая, какая разница! Все равно многие и очень многие не доживут до конца войны. А вот об этом никто из нас никогда и не задумывался. Ты своими песнями нам словно глаза открыл. Полагаю, еще увидимся, поговорим, еще что-нибудь споешь.

— Даст бог, встретимся, — отвечаю я, а сам прикидываю, когда только и при каких обстоятельствах может состояться эта встреча.

Компания начинает расходиться. Я поворачиваюсь к Ольге, и мы с ней одновременно говорим друг другу:

— Вы разрешите вас проводить?

— Вы не проводите меня, Андрей?

Все смеются вместе с нами. Я отдаю кому-то гитару, и Ольга берет меня под руку.

— Только извините, Оля, я — провинциал, Москвы не знаю. Так что маршрут придется выбирать вам, а то я только до своей гостиницы и смогу вас довести.

Ольга кивает, и мы идем по ночному городу. Каблучки Ольги звонко постукивают по тротуару. Меня снова на мгновение посещает мысль, что эти блестящие красные туфельки на высоком каблучке — из другой эпохи. Не могли их носить девушки 41-го года.

Но эта мысль быстро убегает на задний план. Ольга рассказывает о себе. В принципе, и рассказывать-то нечего. Она — москвичка. Мама — бывшая оперная певица, после болезни потеряла голос, сейчас преподает музыку. Отец — летчик, она так и сказала “тоже”. Сейчас они с мамой где-то в Белоруссии. Сама Ольга заканчивает медицинский институт. В конце мая будет сдавать госэкзамены. Распределили ее в Великие Луки. Но сначала 19 июня она поедет на два месяца на военные сборы.

Мне о себе тоже почти нечего рассказать. Говорю, оставаясь в рамках изложенной мне легенды.

Незаметно переходим на “ты”.

— Знаешь, Андрей, — говорит Ольга, — мне сегодня показалось, только ты не смейся, что ты не такой, как все мы.

— А какой? — настораживаюсь я.

— Старше. Старше нас всех. Даже старше Алексея Климова. Старше и мудрее. Словно ты прожил уже большую-пребольшую жизнь и знаешь что-то такое, что нам еще только суждено узнать.

Я вздрагиваю: неужели это было так заметно? А Ольга продолжает развивать свою мысль, да так, что мне становится не по себе:

— Когда ребята спорили о войне, ты смотрел на них так, словно знал наперед их судьбу. Словно ты уже знаешь, что война начнется не в следующем году, а через неделю или через месяц (!). Знаешь, что Алексей сгорит в своем танке на второй день войны, а Виктор на своей подлодке потонет в Балтийском море еще через неделю. А когда ты пел песню про вас с Сергеем “взлетят наши души, как два самолета”, вообще прозвучало как пророчество.

Я не нахожусь, что ответить. Если у молоденькой девушки сложилось за один вечер такое впечатление, то что говорить об опытных и подозрительных особистах! Они меня в два счета расшифруют. А Ольга расценивает мое молчание по-своему.

— Прости, пожалуйста, я, наверное, что-то не так сказала…

— Нет, Оля, все так. Только я сам не знаю, что на меня сегодня нашло.

— Наверное, ты кажешься старше из-за того, что у тебя жизнь так сложилась. Родителей ты потерял, а тут еще и война.

— Возможно и так, — соглашаюсь я, не желая развивать эту тему.

Тут я замечаю, что мы давно уже никуда не идем, а стоим возле большого нового дома. Ольга тоже спохватывается:

— Мы уже пришли. Вот здесь я живу. Обычно ребята в такие моменты начинают интересоваться моими планами на завтра. А тебе я сама скажу: планы у меня простые. Дом и институт, я к экзаменам готовлюсь. Так что свободна как птица. Поэтому я сама спрошу тебя: а какие планы на завтра?

— А вот этого, Оля, я и сам не знаю. Утром нас соберут и все скажут. Вот тогда и будет ясность.

— Тогда запиши мой телефон, позвонишь, как освободишься. Хорошо?

— Обязательно.

— До свидания, Андрей!

Она протягивает мне руку. Я давлю в себе первый порыв и подчиняюсь второму: беру ее руку в свою ладонь и целую длинные пальчики.

Глаза Ольги удивленно раскрываются, она смущается. О таком знаке внимания к женщинам она только в книжках читала. Словно испугавшись чего-то, она выдергивает руку и быстро идет к подъезду. Но на пороге она оборачивается и машет рукой.

— Так позвони завтра!

— Непременно!

У ближайшего милиционера расспрашиваю о дороге в гостиницу. Почуяв запах спиртного, он напускает на себя суровый вид, но, увидев мои знаки различия и орден, сразу добреет.

— Хорошо погуляли, товарищ командир?

— Лучше некуда!

Первым делом, первым делом самолеты,

Ну а девушки? А девушки — потом!

С.Фогельсон

Утром наш полк собирается в большой аудитории Военно-воздушной академии.

Подполковник Лосев оказывается невысоким, плотно сложенным, подвижным мужчиной лет тридцати — тридцати пяти. Черные, чуть тронутые сединой волосы коротко острижены. Живые карие глаза, кажется, постоянно улыбаются, хотя общее выражение лица — нейтральное. На груди — два ордена Красного Знамени, орден Ленина и Золотая Звезда Героя.