— Магвер… — пробормотал Родам. — Я должен тебе кое-что…

— Ладно, ладно…

— Магвер… Я не смогу.

— Дурья башка! Пить сейчас!

— Надо было, Магвер!

— Надо?

— Я должен тебе сказать… но… что-то меня… — Родам споткнулся, Магвер не успел его удержать и Родам упал.

— Подымайся! Уже близко.

— Что близко?

— Колодец! Подымайся!

— Магвер… Он велел… Я…

Они свернули в боковую улочку, узкую и короткую. Двери и ставни домов в эту пору уже были закрыты. Издалека доносились чьи-то крики и лай собак. Ночь обещала быть темной, тучи затянули небо.

В начале улочки стоял колодец, а рядом — до половины наполненное водой корыто. Магвер пихнул туда Родама.

— Я должен тебе сказать… Не хватает слов…

— Ладно, — Магвер пригнул Родама к земле, ухватил за шею. — Наклони морду.

— Слушай, я…

Магвер немного придержал голову Родама, отпустил. Родам вскочил, кашляя и отплевываясь, откинул мокрые волосы со лба. Глаза смотрели уже более осмысленно.

— Ты хотел что-то сказать, — усмехнулся Магвер.

— Я? Нет… — покрутил головой Родам.

— Ты дурак! — лицо Магвера покраснело от злости. — Проклятый глупец, сейчас — пьешь?! Ведь следом мог кто-нибудь идти. Мог…

— Пью… — Родам серьезно поглядел на него. — Надо было…

— Ничего не надо было. В чем дело? Ты никогда не наливался пивом через край, да и башка у тебя крепкая…

— Мне никогда не доводилось умирать. Впрочем — я хотел. Теперь все едино. Верно ведь?

— Хорошо. Все будет хорошо, — успокоил его Магвер. — Завтра пойдешь в Горчем. Все случится там.

Родам изобразил на лице гримасу, долженствующую означать улыбку.

— Как?

— Этого я тебе не скажу. Еще и сам не знаю. Не знаю! Впрочем, ты тоже не сможешь узнать. Это должна быть и будет настоящая смерть.

— Знаешь, — проговорил Родам после недолгого молчания. — Я боюсь.

— Страх — хорошее дело. Человек, который боится, живет дольше. Но… мне нужна…

— Что?

— Твоя кровь. Две плошки, Родам.

Родам стал подворачивать рукав рубахи.

— Зачем?

— Не знаю. Но нужна. Это точно.

Уже смеркалось, когда Дорон добрался до своего жилья в самом центре Ореховой Долины. Жил он в большом, солидном рубленом доме о четырех комнатах. Землянки ближайших соседей располагались на склоне Холма Живодеров. Дорон жил один и никакого общества ему не требовалось. Род его матери был из числа зажиточных, владел землями на Зарытых Полях. Однако Полонна вышла замуж по закону мужского наследования и вынуждена была выехать из того района. Отец Дорона, Фаагон, был судьей клана лесорубов. Когда он скончался, мать вернулась на север, к своим, а вскоре и ее кости слились с землей. Когда Дорону исполнилось восемнадцать, он взял себе женщину из рода Хонов. В двадцать два года выиграл турнир и стал Листом. Бан пожаловал ему шесть полос земли и двадцать рабов. Годом позже жена Дорона родила мертвую девочку, а сама скончалась через двое суток после родов. Тогда Лист совершил паломничество к Священному Гаю, где получил предсказание. С тех пор он ни разу не поднял оружие ни на человека, ни на зверя, никогда не ходил на охоту, перестал обучать бою кароггой.

Но сам тренировался ежедневно.

Вернувшись домой, он разулся, скинул рубашку и штаны, обвязал лоб лентой. Ему было сорок, и уже семнадцать лет он не сталкивался с противниками.

Луну затянули тучи, слабый свет не мог выхватить из тьмы фигуру бойца, но если бы кто подошел к забору, он услышал бы громкое мужское дыхание, свист рассекаемого кароггой воздуха, хруст ломающихся под ногами веток.

Когда Дорон закончил тренировку, над Ореховой Долиной вставал рассвет.

* * *

Светало.

Ветер очистил Пруды Черного Омута от тумана, разогнал тучи, затягивающие черное небо. Солнце выглянуло из-за края мира. Воздух обвевал утренним холодом, но Магверу казалось, что он во сто крат холоднее обычного.

Он сидел, скорчившись, вперившись в росток молодой липы, найденной вчера Острым. Липа — дерево смерти. В Ольтомаре умершим детям вкладывали в нос липовые шарики. Кажется, в дальних краях людей хоронят в липовых корзинах. А в Даборе на липах вешают преступников.

Магвер, на котором была только набедренная повязка, дрожал от холода. Ноги уже закоченели, согнутая шея разболелась, оплетенные тонкими липовыми побегами пальцы занемели.

За спиной Магвера стоял Острый. Он говорил медленно и тихо, так, что юноша слышал лишь шепот, самих же слов разобрать не мог.

Хрустнуло стекло раздавленной в руке склянки, кровь Родама смешалась с кровью Острого, потом Шепчущий коснулся холодными липкими пальцами плеча Магвера.

Острый принялся насвистывать. Свист, вначале тихий, с каждой минутой становился все громче. Робкий вначале, он постепенно набирал силу. И тогда Магвер почувствовал, как вдоль позвоночника побежали мурашки, дрожь сменили тонкие быстрые покалывания, все более глубокие, все более чувствительные. Что-то странное, пугающее проникло в мысли Магвера, что-то такое, из-за чего глаза перестать видеть, уши — слышать, а мысли разбегались так, что он не мог собрать их в кулак и не в силах был этому сопротивляться.

И вдруг все замерло.

Шепчущий обошел вокруг Магвера и встал перед ним, хотя ему все время казалось, что он чувствует руки Острого у себя на плечах.

Шепчущий сорвал липовый листик. Вынул из мешочка кусочек сырого мяса, завернул в листик и подал Магверу.

Юноша раскрыл рот, сжал веки. Его зубы стиснули жилистое мясо, прикусив лист, язык слизал кровь с губ.

* * *

Разбудил его далекий крик:

— Господин! Господин!

Лист успел встать и отворить дверь, прежде чем кричавший вбежал во двор.

— Господин! — Мужчина тяжело дышал, утомленный долгим бегом. Салота уважали в округе не только за его ловкие пальцы, но еще и за то, что он лучше других умел разговаривать с Дороном.

— В чем дело?

— Господин… Сегодня прибежал малыш Конта, он ночевал у бабки в Даборе, но старуха послала его чуть свет, потому что вроде бы как в городе творятся страшные вещи, — выпалил на одном дыхании Салот.

— Что случилось?

— Господин, была, кажется, страшная бойня. Вечером гвардейцы вошли в город, сам знаешь, господин, какие они, что мужики, что бабы. А уж ихнюю бабу ни в какую от мужика не отличишь. Ну вот. Вдесятером вроде как вошли они в трактир и принялись там хватать и щупать девок трактирных. Ну а те, как всякие служебные девки, маненько испужались, но почали им услужать. Ну, это еще ничего страшного, потому как они ж к тому приставлены, привычные и за это им харч дают. Но тут оказалось, что гвардейцы-то одни бабы, гвардейки, значит, и эти-то бабы к служебным девкам и добираются.