Прошло шестнадцать лет, за которые многое изменилось. Страна пережила трудные времена — военное восстание 1882 года[15], государственный переворот 1884 года[16]. Япония, Китай, Россия и даже Великобритания угрожающе рычали друг на друга, положив на Корею глаз, как на аппетитный кусок мяса. При всех этих внешних и внутренних конфликтах в стране набирало силу народное движение Тонхак, приведшее впоследствии к крестьянскому восстанию[17].

Попал в этот водоворот и Джи Соквон, предоставив свою судьбу в распоряжение армии. Он был не из тех, кто разбирается, кто прав, а кто виноват. Что бы ни случилось в стране, сколько бы ни менялась власть, Соквон не вникал в происходящее. Единственное, чем он гордился, — это быть солдатом. Он считал за большую честь щеголять по улицам в военной форме с тяжелым ружьем на плече. Принимали его или нет, одетый в военную форму Соквон по-прежнему просиживал ночи в пивных заведениях и картежных домах. Как только водка попадала ему в глотку, весь мир казался не таким уж плохим, и все блага земные шли прямо ему в руки. Соквон был человеком беззлобным, но чересчур уж злоупотреблял спиртным и сильно дебоширил. Страсть к баловству и водке была его большим недостатком и единственным развлечением. Пьяные выходки Соквона нередко заканчивались скандалами и драками. Больше всего доставалось в таких драках официанткам пивных заведений, которые в глубине души сочувствовали Соквону: мол, этого парня не исправишь. Даже вошло в привычку обращать выходки Соквона в шутку и оставлять его безнаказанным. Соквону было уже тридцать пять лет, но до сих пор он так и не мог расстаться со своим холостяцким положением. Казалось, что бесконечные попойки стали его самым любимым занятием, а пивные заведения — постоянным местом проживания.

— Соквон, идиот ты эдакий! Что, силенок нет, чтоб притащить для себя девку? — дразнили его официантки.

Слушая их, Соквон только посмеивался.

— Вон шляпник из Менде притащил для себя девку, и плотник Гиён из Понде притащил девку. А ты что? Тебе бы только водку жрать да мочиться! Вот помрешь — и станешь духом Мондаля[18].

— Ха! Ну и что хорошего, что притащил на спине?! Сзади-то красавица, а спереди уродина, что теперь поделаешь, так и приходится жить, ха-ха-ха… — оголив свои желтые зубы, громко рассмеялся Соквон. Он прекрасно знал забавную историю плотника Гиёна, который как-то ночью увидел со спины девицу, несущую ведра с водой, и сразу влюбился. Взвалил ее себе на спину и дал стрекача. Притащил домой, а поутру оказалось, что девка-то рябая.

В те времена парни, которые не могли по каким-либо причинам жениться, бывало, притаскивали таким образом к себе в дом девиц и жили с ними. Конечно, эти девицы тоже были не из знатных семей. Этот неписаный обычай был негласно принят в низших слоях общества, и никто его не оспаривал.

— Ишь ты! А тебе-то что? Рябая баба или слепая, не все ли равно? У тебя ж ни гроша за душой, ни кола и ни двора, — поднимая на смех Соквона, возражали официантки, а тот и ухом не вел.

Соквону доводилось любить, и не раз, но если он получал отказ, расставался с той женщиной без всякого сожаления. Оттого, что ему так часто отказывали, он уже просто научился хладнокровно расставаться. Но стоило ему выпить, картина резко менялась: если ему отказывали в выпивке в долг, распускал руки, опрокидывая столы посетителей, а на следующий день появлялся, как ни в чем не бывало и, смеясь, бросал одолженную монету на стол. Для всех оставалось тайной, откуда он только ее взял. Хозяева же пивных, чтобы как-то наказать Соквона, время от времени заявляли на него в жандармерию. Поэтому у Соквона с заднего места никогда не сходили следы от побоев.

— Эй, Соквон! Ты что, опять, скотина, нажрался и учинил дебош?! А ну, подставляй задницу!

Возьмет, бывало, жандарм дубину, сверкнет на Соквона глазами, и тот неспешно начинает стаскивать штаны. Ляжет ничком, вытаращит глаза, и только жандарм со свистом взмахнет дубиной, Соквон уже кричит:

— Ра-а-аз! — не успела еще вторая дубинка взлететь, а Соквон орет: — Два-а! — и при третьей попытке: — три-и!

Так было и на этот раз. Жандарм, усмехаясь, замахнулся было и в четвертый раз, но неожиданно Соквон вскочил и, натягивая штаны, закричал на него:

— Чет! Я ведь только на две дубинки заработал! За что три-то? Прошу учесть на будущее! — и рассмеялся.

— Щ-щенок… — беззлобно выругался жандарм и бросил дубинку.

Вот так и наказывали Соквона.

Отведя Сонсу до дома, Соквон вышел из Ганчанголя через южные ворота и, когда уже совсем стемнело, пришел в таверну на набережной, хозяйкой которой была женщина по имени Окхва.

— Ай-гу! Кого я вижу?! Явился — не запылился, — с усмешкой встретила Соквона хозяйка. Волосы ее блестели и благоухали от камелиевого масла.

— Ладно тебе, сегодня без шуток. Я при деньгах и заплачу сполна! — Соквон сбросил дождевую накидку и протиснулся в толпу выпивох.

Старый капитан Чен, завидев Соквона, ухмыльнулся:

— Ну и ну! Соквон-то, оказывается, всерьез влюбился в Окхву, это тебе не просто так. Ишь, смотрите, как зачастил! Скоро здесь и пропишется! — захохотал старый капитан, да так широко разинул рот, что всем стало видно, что он в этот момент пережевывал.

— Что издеваешься-то? Молчи лучше, а то хуже будет, — буркнул Соквон.

— А ты лучше прямо на наших глазах притяни Окхву за уши, да и поцелуй ее. Поцелуешь, я заплачу за выпивку, — при этих словах заплывшие от выпивки глаза капитана Чена стали похожи на медные пятаки.

— Хватит трепаться-то. Сколько бы денег ни принес мне Соквон, он мне и даром не нужен, — Окхва состроила старику Чену глазки.

— Да ладно тебе, Окхва, что за ерунду ты мелешь? Что бы ни говорили обо мне, стоит мне взять ружье — все девки моими будут, — бахвалился Соквон.

— Ха-ха-ха! — наполнилась смехом вся комната.

Соквон налил себе в стакан рисовой браги макколи, вытянув язык, положил на него закуску и, смачно пережевывая, взял за руку Окхву.

— Да ты что?! Не трожь! С ума сошел? Думаешь, ты такой неотразимый красавчик, раз все бабы на тебя смотрят?

— А что не смотреть-то?!

— Ха-ха-ха. Девки те, видно, ослепли совсем! Ха-ха-ха! — вся компания опять громко рассмеялась.