Он ненавидел себя за то, что после всего, что произошло, он все еще оплакивал ее. В его сердце Мэг Фаради умерла на пароходе девять лет назад. В этом она права. Он никогда не переставал думать о ней, помнить, как он ее любил.

– Ни за что не благодари меня, – сказал он, не отрывая глаз от дороги и чувствуя, как покачивается ее голова на его плече.

Ибо Мэг Фаради больше никогда не будет свободной.

Виктория проснулась с тяжелой головой, чувствуя себя совершенно разбитой. Она лежала в теплой постели. Повернув голову, она увидела огонь, потрескивавший в камине. Спинку кровати в стиле рококо наполовину скрывал золотистый бархатный полог, занимавший большую часть комнаты. Она обвела взглядом хорошо обставленную комнату, посмотрела на подушку, и на нее обрушились воспоминания о прошедшей ночи. Сколько бы ни прошло лет, она безошибочно узнала бы пряный запах мыла, которым пользовался Дэвид. Она была в его комнате.

В его постели.

В смущении Виктория приподнялась на локтях и попыталась привести в порядок мысли. Под одеялами на ее теле ничего не было, кроме повязки, наложенной на ребра.

Ничего удивительного, что ей трудно было дышать. Должно быть, она сломала ребра, когда упала с лошади. Ощупывая синяк на виске, она догадалась, что он дал ей снотворное. Она ощущала вкус опия и вызванную им слабость в мышцах.

Сквозь щель в задернутых шторах пробивался дневной свет. Подвинувшись к краю матраца, она села и, не дожидаясь, пока комната перестанет вращаться перед глазами, стянула с постели одеяло. Плавающая комната мешала ей, но Виктория старалась удержаться на ногах, твердо решив добраться до двери. И убежать.

– На твоем месте я бы не выходил из комнаты.

Она резко обернулась. Дэвид стоял в дверях гардеробной, натягивая рубашку. Он вел себя так, будто Виктория была любовницей, которую он оставил в своей постели. Она смотрела из-под отяжелевших век на его руки, замечая, как натянулась на его плечах белая ткань рубашки, когда он застегивал пуговицы. Его движения стали более скованными, когда их взгляды встретились.

Дэвид побрился, Виктория чувствовала запах его мыла.

Дэвид Донелли, бесспорно, был самым привлекательным мужчиной из всех, кого она знала. Таким он и остался. Белизна его рубашки подчеркивала коричнево-кофейный цвет его волос, коротко подстриженных сзади. Короче, чем раньше. Черные брюки облегали его длинные стройные ноги, высокие сапоги, в которые они были заправлены, прибавляли его внушительной фигуре лишний дюйм.

Он был ее мужем.

И она ненавидела его.

И все же, даже после всех этих лет, она воспринимала его так же, как в своих воспоминаниях. Это ощущение заставляло ее чувствовать себя женщиной. Здесь время ничего не изменило, лишь воспламенило тлевший в их душах пепел. Десять лет назад она вышла за него замуж, потому что была без памяти влюблена в него. Он тогда воспользовался этим. Сейчас инстинкт самосохранения побуждал ее бежать от него. Она ухватилась за ручку и открыла дверь.

– Позволь мне дать тебе один совет, Мэг, – сказал он, засовывая рубашку за пояс брюк. Она насторожилась. – Ты красивая женщина. Прикрывшись одеялом, ты не успеешь добраться и до конца улицы.

– Можешь смеяться над моим бедственным положением, Донелли.

Он остановился перед ней.

– Признаться, мне всегда нравилось, когда ты прикрывалась одной лишь простыней. А еще лучше – когда вообще не прикрывалась. Ты была самой красивой женщиной в Калькутте. И знала это.

– Не обвиняй меня в своей похоти. Не моя вина, что ты не мог сдержаться.

– Ах, Мэг. – Он взял ее за подбородок. – В твоем хорошеньком ротике по-прежнему капелька яда.

– А у тебя, Дэвид? Ты все еще обладаешь этой легендарной... мощью?

Он протянул руку через ее плечо и захлопнул дверь.

– Ты была права относительно сломанного ребра и сотрясения мозга. – Он повернул ее голову в ту и другую сторону и осмотрел ее глаза. – Думаю, у тебя также сотрясение.

Она смотрела на него, не веря своим глазам. Уж не снится ли ей все это?

– Это диагноз специалиста?

– Я кое-что смыслю в медицине, – равнодушно заметил он.

– Я тоже. – Она провела пальцем по чуть заметно вырисовывавшимся под его рубашкой мускулам, не переставая восхищаться его телом. – Однажды я зашивала рану – рассеченную кожу от виска до шеи. Это было ужасно.

Выражение его глаз говорило ей, что он не верит ни единому ее слову, но это ее не беспокоило.

– А где ты жил все эти годы?

– В Ирландии, – ответил он, помолчав.

– Один?

Это было все, что она осмелилась спросить, все, что ей хотелось узнать, хотя, глядя на звезды, она часто думала, не смотрит ли и он в этот момент на небо, думая о ней. Или о том, как бы они жили вместе, если бы она была иной.

Он все еще держал руку на двери, и Виктория не могла не чувствовать тепло и запах его тела.

– Чем ты занимаешься, Мэг?

– Разве я тебе не говорила, что опий заставляет меня делать и говорить абсурдные вещи?

Он не спускал с нее глаз, и она так и стояла, прижимая к груди одеяло. Ее злило, что она не может прочесть его мысли.

Она никогда не умела читать его мысли, а опьяненная снотворным, невольно боролась с ощущением блаженства, которое испытывала, находясь рядом с ним.

– Куда ты привез меня?

– В безопасное место.

– Безопасное? – Она рассмеялась – так не подходило это слово к ее положению, когда она стояла перед ним, сознавая свою наготу и жжение в груди. Запрокинув голову, она закрыла глаза. – Так это на мне перст Божий. Ангел явился из Ирландии. – Ее глаза вспыхнули. – Радуйся, что разрушил мою жизнь. Что я разучилась смеяться. Что ты наконец победил.

– Ты все сказала?

Его тихий голос и самообладание возмутили ее.

– Нет. – Охваченная безумным желанием взять над ним верх, возбужденная опием, разгорячившим кровь в жилах, Виктория протянула руки к его шее. – А ты?

Он схватил ее за запястья. Одеяло свалилось на пол. Она задрожала, огонь, вспыхнувший в его глазах, обжег ее.

Отпустив ее руки, Дэвид поднял одеяло и накинул его ей на плечи.

– Ты оскорбляешь себя, Мэг. Ей была ненавистна его жалость.

– Я не нуждаюсь в твоей милости, Дэвид. – Виктория отвернулась. – Но когда меня потащат на виселицу, – прошептала она, – я хочу, чтобы ты был там.

Виктория умолкла, не в силах произнести больше ни слова. На нее нахлынули давно похороненные в сердце воспоминания.

– У тебя есть кто-нибудь, с кем бы ты хотела связаться? – тихо спросил он. – Может быть, твоя семья?

– Моя семья?