Долгое время после этих страшных дел к сожженному монастырю никто не смел даже приблизится и обугленные руины одиноко чернели в степи, пугая редких проезжих Жутким стало некогда святое место Однако после войны кто-то из тогдашних хозяев края решил восстановить монастырские строения, чтобы разместить в них психиатрическую лечебницу, нужда в которой в ту пору была большая Старинная, царской еще постройки областная психбольница была совсем мала, требовала серьезного ремонта, и располагалось, что было главным ее неудобством едва ли не в самом центре города рядом с новеньким зданием областного комитета партии Ситуация складывалась не только неловкая, но и почти политическая, поскольку выходило так, что отлитый в бронзе и вознесенный на монумент у здания обкома, вождь трудового народа, как и полагалось ему по тогдашним традициям простирал вперед руку, увлекая народ в светлое будущее коммунизма Но каким-то загадочным образом получалось так, что указующая длань вождя была направлена как раз на скромное покосившееся крыльцо городской психушки Терпеть такое безобразие под окнами собственных кабинетов тогдашние партийные начальники не хотели, да и не могли — решение отселить городских сумасшедших куда подальше было принято незамедлительно И тут кому-то вспомнился степной монастырь Собственно, в этом была и некоторая логика и даже некоторый гуманизм, размещать на том окаянном месте нормальных людей, значило бы в скором времени обречь их на умопомешательство, пациентам психушки это, по крайней мере, уже не грозило, что же до медперсонала, то он в ту пору состоял из людей преимущественно с крепкими нервами Дело было довольно скоро сделано — тогда еще все строили быстро и без проволочек, и областная психиатрическая больница поселилась в глухой продуваемой шальными ветрами степи на долгие годы Правда пользовалась она очень дурной славой и даже самые жестокосердные люди не спешили отдавать в нее своих душевнобольных родственников, как обременительно бы не было их содержание. В силу может быть этого, а может и какого другого обстоятельства в больнице одно время оставалось довольно много свободных коек и тогда рачительное медицинское начальство стало направлять туда лишившихся рассудка заключенных, бродяг, одиноких душевнобольных людей, заботливой родней не отягощенных. Скоро таковых стали вести сюда со всех концов огромной некогда империи, и скромная степная больница приобрела статус едва ли не всесоюзной.

Позже, уже в зрелые брежневские времена, когда последние ростки хрущевской оттепели были прочно закованы ледяным панцирем новых веяний, а разволновавшаяся было передовая интеллигенция окончательно загнана на свои грязные малогабаритные кухни и в большинстве своем сочла, что лучше « стучать, чем перестукиваться», степную больницу полюбили спецслужбы, которые на анатомический лад именовались тогда органами. В ее мрачных стенах стали появляться совсем уж странные пациенты Появляться и часто исчезать, незамеченными неучтенными даже очень убогой скупой бухгалтерией «желтого дома». Совсем черным стало это место. И случись проезжать здесь, да еще и ночью, казаку из местных, хоть верхом, хоть за рулем юркого УАЗика или тяжелого ГАЗа, завидев в непроглядной степной темени тусклые редкие огни над больничной оградой, не было такого, кто не сплюнул бы через плечо и не помянул бы Господа, хоть в те времена мало верующими, все больше, были люди в тех краях.

Пришли иные времена и снедаемые той же неугасаемой страстью разрушать все до основания, что и их лютые идеологические противники и предшественники, младо — демократы проклятую больницу немедленно закрыли Причем торжественного освобождения из стен коммунистической неволи узников совести не получилось, в силу того обстоятельства, что последние лет пять, а то и больше таковых здесь просто не было, громить апологетов карающей советской психиатрии тоже было не с руки, поскольку к моменту торжественного закрытия больницы в ее штате числилось всего два врача, оба пребывали в глубоком пенсионном возрасте и откровенно говоря на первый взгляд очень походили на своих несчастных пациентов, пять медицинских сестер и столько же нянечек, все вышеперечисленные в случае необходимости дружно навалившись выполняли и роль санитаров. Впрочем больные в большинстве своем, люди были тихие и безобидные После торжественного закрытия лечебницы, которое все же состоялось, они как-то, незаметно разбрелись по миру и странная степная обитель вновь, во в торой уже раз опустела и медленно разрушалась под проливными степными ливнями весной и по осени, лютыми февральскими буранами, палящим летним солнцем и неизменными во все времена года своенравными, нередко буйными ветрами.

Теперь у ее стен стояли трое Стояли не таясь — со всех четырех сторон света их окружала только горячая безлюдная степь и лишь солнце одно все видело сверху, опрокидывая на их головы потоки жары — Что ж, место подходящее по всем параметрам — произнес Ахмет, в конце — концов, старшим-то был он и решение в итоге было за ним, — посмотрим, что там, — и он первым шагнул в пустой, распахнутый как беззубая пасть какого-то гигантского зверя проем ворот.

Таких женщин он определенно не любил. Логично было бы предположить. что он их боялся — такие женщины, как правило, бывают очень колючими, а случается — и очень жестоким. И можно было предположить, что нарвавшись когда-нибудь пусть и в далеком прошлом на такую вот, с острыми, опасно ранящими углами, он, даже и начисто забыв про нее, реальную, потом другую, просто похожую внешне, близко к себе не подпустит, а то и попытается, походя, пнуть побольнее. Сознание человеческое не склонно к мазохизму — воспоминания о пережитой боли пытается как правило вытеснить за свои пределы, если конечно сам человек отчаянно не сопротивляется этому, засушивая розы последнего букета, обильно орошенного слезами. С ним, однако, ничего подобного никогда не происходило Просто он не любил ничего эдакого, " с подвыпендретом ", как говорила его бабушка и он с детства без разъяснений очень хорошо понимал, что означает это странное трудно выговариваемое слово Он любил и принимал то, что было понятно и открывалось ему если не в первые же минуты, то по крайней мере довольно скоро без особых умственных или душевных затрат и это касалось абсолютно всего, с чем он так или иначе имел дело — партнеров по бизнесу, финансовых проектов, литературных произведений, музыки, поэзии, живописи, художественных фильмов и театральных постановок, просто знакомых людей и добрых приятелей, фасонов одежды, которую он носил, мебели в его квартире и офисе, отелей, в которых он останавливался, парфюмов, которыми он пользовался, часов на его запястье и, конечно же, женщин, на которых он обращал свое внимание При этом он был и снобом, и сибаритом, поскольку мог себе это позволить, он обожал комфорт и роскошь и имел собственные, а не навязанные мнением других или просто модой представления о том, что есть прекрасно, а что просто хорошо. Однако главным критерием всегда была и оставалась для него доступность того или иного явления, вещи или живого существа его уму и сердцу Таких женщин он никогда не понимал, в сложных и возможно красивых — он всегда следовал традиции не спорить о вкусах, изломах их душ и тел таилось столько всякого непонятного неожиданного и пугающего даже, что он просто никогда не обращал на них внимания, как на картины абстракционистов и книги Карлоса Кастанеды Она был именно такой женщиной, но ее неожиданным вопросом, он не только был остановлен как вкопанный и даже виноватый будто, застигнутый ею за каким-то постыдным занятием, но и на какие-то доли минуты ощутил абсолютную, неожиданно восторженную растерянность, как если бы лично и персонально к истошному фанату, вдруг обратился со сцены его кумир. Такие вот странные шутки начало вдруг выкидывать с его сознанием тихое и безмолвное, напоенное теплом и смесью дивных ароматов, смиренное кладбище — Русский Простите, я потревожил Вас, — он не узнал своего голоса и тех интонаций, с которыми он произнес короткий свой ответ Впрочем и он дался ему с величайшим трудом, ибо в горле и во рту внезапно и неизвестно откуда возникла страшная сухость, и шершавый язык двигался теперь крайне тяжело — Пустое Я уже собиралась идти отсюда, — она, не таясь и нисколько не смущаясь этим разглядывала его в упор своими неземными фиолетовыми глазами, и, несмотря на сказанное уходить похоже не собиралась. По крайней мере неподвижно и так же прямо, по-балетному, как подумалось ему сначала стояла.