А ведь там в наличии имелся труп.

Молодой Бабс поморгал, примеряясь взглядом к мерцанию масляных светильников.

— Господин Пулькер, вы тоже здесь! Вот удача! Господин Вассерсуп приказал найти и вас.

— Да что за спешка! — в отсутствии прямого начальства он мог позволить себе выразить толику недовольства. — Поужинать не дают!

— А вы еще не ужинали?

— Нет, а что?

— Тогда лучше и не приступайте. Там такое...такое...

«Такое» вкратце заключалось вот в чем. Почтенная вдова Гунна Остгот, служившая экономкой в доме мануфактур-советника на покое Профанация Шнауцера, пару дней назад испросила отпуск для поездки в деревню на свадьбу племянницы. Сегодня после обеда она вернулась домой, точнее, в дом своего хозяина, расположенный в дальнем конце улицы Сдобного Теста. Стучать в парадную дверь она не стала, ибо так не было заведено в доме, но открыла заднюю дверь, от которой у нее имелся собственный ключ. Внутри ее встретила тишина, что не удивило почтенную Гунну — мануфактур-советник, будучи человеком преклонного возраста, вел жизнь спокойную и уединенную. Надобно заметить, что Гунна Остгот, числясь экономкой, являла собой ярчайший пример экономии, исполняя также обязанности кухарки и горничной, лишь стирку передоверив приходящей прачке. Поэтому, по прибытии она сразу проследовала на кухню, дабы приготовить ужин. Господин Шнауцер был не из тех, кто трапезничает в «Ушастой козе», «Могучем Киндере» или любом другом заведении, даже с наилучшей репутацией, ибо отличался чрезвычайно строгим нравом.

Закончив со стряпней, вдова Остгот накрыла стол в гостиной и постучала в дверь кабинета. Оттуда никто не откликнулся. Гунна Остгот не была приучена входить к хозяину без зова и стала выжидать. Но ужин остывал, и добрая Гунна решилась постучать снова, а когда Шнауцер вновь не отозвался, предположила, что он направился в гости — такое случалось крайне редко, но случалось. Чтобы проверить свое предположение, она приоткрыла дверь.

Мануфактур-советник Профанации Шнауцер находился в кабинете. Но ответить экономке никак не мог, поскольку голова его была отделена от тела. Говоря «отделена», я не хочу сказать, что голову господина Шнауцера отрезали или даже отрубили.

Ее оторвали.

В доме Шнауцера мы застали троих растерянных горожан из числа «мобилизованных», рыдающую в голос вдову Остгот и доктора Обструкция, лежащего в обмороке на парадном крыльце.

На сей раз я могла его понять. Картина была малоприятная. Замутило даже Пулькера, а он был по части чувств куда как покрепче доктора. Так что Бабс был совершенно прав, отсоветовав нотариусу ужинать.

Насколько я поняла, на крики вдовы Остгот собрались соседи, кто-то из них сообразил добежать до ратуши, а там уж Вассерсуп послал за нами всеми. «Мобилизованные добровольцы» соседей из дома выставили, но посторонние в доме все же потоптаться успели. Нехорошо, и портит не только общий вид сцены преступления, но зыблет уверенность в пристрастии местных жителей к порядку. Я приказала мобилизантам любопытных более в дом не пускать и отрядила Бабса за повозкой, чтобы увезти останки в лечебницу, где имелся холодный погреб — его учинил предшественник и по совместительству отец доктора Обструкция, не чуждый науке анатомии. Сам доктор, слегка оклемавшийся, отбыл вместе с Бабсом.

Пулькер согласился вести протокол, но в кабинет после первого визита заходить отказывался, шелестя бумажками в гостиной. Так что вести осмотр и допрос свидетельницы пришлось мне. Конечно, я попыталась узнать, не было ли что-нибудь украдено. Хотя было у меня ощущение, что такие преступления совершаются не ради денег.

От экономки толку было мало. Она все время всхлипывала и что-то несла насчет того, как трудно отмывать кровь с тисненых обоев. Все же мне удалось узнать, что особых ценностей в доме не хранилось, что вроде бы ничего не пропало, а деньги свои господин Шнауцер держал в банке.

— А кто наследует господину Шнауцеру? — спросила я.

Гунна Остгот перестала плакать.

— Не знаю... наверное, его сыновья.

— Вот как? Я думала, у него нет детей.

— Отчего же? Двое сыновей. Только они лет пятнадцать как переехали в Букиведен.

Это было нехарактерно для Киндергартена, где дети обычно продолжали дела отцов.

— В любом случае надо их известить.

Тут приехали за телом, и мы с мобилизантами, завернув останки в простыню (экономка очень не хотела ее нам давать), сложили их в повозку.

Пулькер тем временем опечатал дом — вдова Остгот ушла ночевать к соседям, заявив, что не останется рядом с этакими страстями. Поскольку слухи уже распространились по городу, мы не стали этому мешать.

Скорбная повозка покатила к лечебнице, а мы пошли по улице, прочь от дома Профанация Шнауцера. Впереди шел Бабс с фонарем. По моему мнению, было довольно светло: лето все-таки, но так было принято в Киндергартене — ходить по ночам с фонарем.

— Сыновья Шнауцера ничего не получат, — внезапно произнес Пулькер. (Оказывается, он все слышал из гостиной.) — Я сам заверял его завещание. Я знаю, что разглашать его прежде времени противозаконно, но при таких обстоятельствах...

— Почему же папаша лишил их наследства?

— Не знаю. Помнится, они крепко поссорились. Но это было давно...

— А кому он завещал свое состояние?

— Большей частью отдал его на благотворительность. Ну, и кое-что получит за верную службу Гунна Остгот.

— А ей об этом известно?

— Не знаю, — повторил Пулькер. Потом оживился. — Вы думаете, она причастна?

— Если она приехала именно тогда, когда утверждает — а это нетрудно проверить, — то Шнауцер к тому времени был уже мертв. Его убили, по-видимому, прошлой ночью. Ну, и у нее просто не хватило бы сил на подобное.

— У меня тоже, — он посмотрел на свои пальцы, измазанные чернилами.

— И у меня, — утешила я его. — И ни у кого из известных мне жителей Киндергартена. То-то и оно, Пулькер, то-то и оно.

Хотя вернулась я к себе на квартиру глубокой ночью, спать почему-то не очень хотелось, и я составила список того, что нужно было сделать в ближайшее время:

«1. Узнать побольше об этом Шнауцере. Я почти не видела его и не была с ним знакома. Его характер, привычки, распорядок дня.

2. Проверить, действительно ли Гунна Остгот провела предшествующие дни в деревне (в какой?) и когда в точности она вернулась.

3. Собрать сведения о сыновьях Шнауцера. Проживают ли они по-прежнему в Букиведене? Известно ли им, что отец вычеркнул их из завещания?»

Все это как будто было правильно, но не очень меня устраивало. Разумеется, пропавшие сыновья внушали наибольшее подозрение. Как ни крути, у них были причины для преступления. Если они не знали о завещании, могли убить из жадности. Если знали — из мести. И будь Шнауцер убит более привычным образом — дубиной по черепу, кинжалом под ребро, я бы уцепилась за версию с сыновьями. Но, как говорят на Ближнедальнем Востоке, случилось то, что случилось.