– Димочка…. – разобрал Егор и плотнее прижался к стенке. Перехватил быстрый взгляд отца, спокойно пережидавшего прелюдию, и уставился в открытое окно. Там было хорошо – небо без единого облачка, нежные кленовые листочки шевелились под майским ветерком, пахло черемухой и еще чем-то терпким и сладким, от запаха малость кружилась голова, перехватывало дух, а под ложечкой все сжималось, точно в предвкушении праздника. Хотя какой тут праздник…

– Черкашин! – строго сказала классная. Егор и отец дружно воззрились на нее, и Вера Андреевна, нестарая еще и вполне себе привлекательная особа под сорок, осеклась и, как показалось Егору, смутилась. Впрочем, быстро поправилась и теперь смотрела только на ученика, подпиравшего стенку.

– Егор, – она постучала карандашом по столу, – Егор, ты же обещал. Ты говорил, что это больше не повторится. Я поверила тебе, не стала вызывать родителей, а ты… Зачем? Зачем ты избил Диму?

«Зачем, зачем… дураков учить надо». По понятным причинам повторить одну из отцовских присказок Егор сейчас не мог, поэтому смотрел на клен за окном. Ветки дружно качнулись влево, нежные листочки задрожали, оконная рама поползла вбок и громко хлопнула входная дверь. Дима вздрогнул, ссутулился и подвинулся ближе к маме. Та обняла сынишку за плечи и прошептала что-то вроде «не бойся», при этом Дима возвышался над ней, а габаритами превосходил раза этак в полтора. Но боялся – Егор это видел отчетливо, по выражению покоцанной капустинской физиономии, по дрогнувшим губам и затравленному взгляду. Думал, сволочь, что шутки с тобой шутят, что предупреждения – это так, просто слова, как в книжках пишут. Не ожидал в нос схлопотать, а прежде в пузо, мягкое, точно тесто. С носом перебор случился, тут спору нет, но не сдержался, как говорится…

– Зачем? – уже строже повторила классная. Тон ее ничего хорошего не предвещал, Капустины дружно воззрились на нее, отец нахмурился, и деваться Егору было некуда.

– Он Владу форму порвал, а потом его учебники в окно выкинул. И обзывался. Матом.

– Как? – Блондинка повернулась неожиданно проворно для своих габаритов и уставилась на Егора. – Как он обзывался? Димочка – матом?

– Ага, – подтвердил Егор. – Именно. Оторвал Владу карман от пиджака, и сказал, что засунет туда свой…

– Я понял, – оборвал Егора отец и украдкой показал сыну кулак, – достаточно. Было?

Теперь он смотрел на Капустина. Тот разом потерялся под пристальным взглядом Черкашина-старшего, втянул сальную башку в плечи и покосился на мамочку.

– Нет, конечно! – взвилась она с места. – Это клевета! Димочка даже слов таких не знает, не то что ваш… – она задохнулась в порыве гнева, – ребенок. Он угрожал моему сыну, каждый день! Преследовал его, унижал, оскорблял!

– Да, – произнесла классная, – это правда. Дима говорил мне…

Теперь отец смотрел на Егора, нехорошо смотрел, даже слегка побагровел от злости. Смотрел в упор, а Егору было все равно. Было чего скрывать, а нос и рожа стали последними аргументами в их полугодовом почти «общении». Предупреждал его Егор, и не раз, «поговорить» на перемене в сторонку отводил, после уроков ждал, и тянулось это аж с зимы. Держался до последнего, а вчера не выдержал, кончились слова, красивые и не очень, грубые, надо сказать, слова…

– Егор, ты хочешь, чтобы тебя перед выпускными экзаменами исключили из школы? – поинтересовалась Вера Андреевна, или просто Вера, как они между собой называли классную. Вела она английский, вкладывала ученикам в головы неправильные глаголы и спряжения, старалась быть строгой и требовательной, но выходило не очень. Прошлым летом Вера рассталась с мужем и с тех пор находилась в активном поиске, одевалась несколько раскованно, накручивала волосы на крупные бигуди, ярко красила глаза и губы и даже на уроках выглядела так, что пацанам лезли в голову далекие от английской грамматики мысли. Вот и сейчас она непроизвольно, в силу отработанной одиночеством привычки выпятила грудь под довольно прозрачной блузкой, однако заметно проигрывала при этом Диминой маме: та обходила Веру по всем статьям.

– Мерзавец, избить ребенка. – Толстуха окатила презрительным взглядом обоих Черкашиных, причем каждый принял ее слова на свой счет. Отец подобрался, застегнул пиджак, а Егору вдруг стало все равно. Исключат – черт с ним, плевать. Разберемся.

– Угрожал, – сказал он, – преследовал и оскорблял. Угрожал, что морду разобью, если он еще раз Катьку Сосновскую в туалет затащит и под юбку к ней полезет или у Макса Царева деньги отнимет. А потом купит сигареты и будет курить за школой. Или пиво в ларьке у овощного. А если он к Владу еще раз полезет, я вашему Диме руку сломаю. Исключайте.

Отец мельком глянул на сына и повернулся в Вере. Та только что рот не открыла, сжала в тонких пальцах карандаш и растерянно хлопала глазами. Не знала, ясное дело. Конечно, откуда ей, у нее только своя личная жизнь на уме. Ну и выпускные, понятно, ей здорово влетит, если что-то не так пойдет. Ей, кроме Димы, никто не жаловался, ученики решали свои дела без ее участия, напряжение и злость росли, зрели, и вот гнойник прорвался. Последней соломинкой стала использованная вместо половой тряпки форменная куртка Влада Орехова – пришли после физры в раздевалку, а Дима – по состоянию здоровья освобожденный врачом от физических нагрузок – моет формой Влада пол. Точнее, возит мокрую куртку ногой по полу туда-сюда и посмеивается, глядя на круглого отличника и кандидата на золотую медаль. Тут-то все и произошло, в этой самой раздевалке, Егор только помнит, как прибежавший на крики физрук оттащил его от Капустина, вытолкнул в коридор вместе с Владом. Другом, единственным, проверенным и настоящим, на всю жизнь, потому что по-другому быть просто не может.

– Ничего не меняется, – вырвалось у классной, и спорить с этим было бы глупо. Из детской дружбы Егора и Влада выросло, с годами не угаснув, чувство почти что кровного родства, связи, что и среди родственников редкость, и любой косой взгляд, насмешку и грубость в адрес нескладного, тихого Влада Егор относил на свой счет.

Учился Влад лучше всех в классе, да и в школе, пожалуй, на уроках ему было скучно – он давно прочел все учебники от корки до корки, знал больше, чем там написано, и учителя если и вызывали его к доске, то для порядка – надо же как-то обосновать очередную пятерку напротив фамилии Орехов. Влад не выделывался, нос не задирал, о высокомерии знал лишь по книгам классиков, которых проходили по литературе, одноклассникам помогал и, что там скрывать, вытягивал Егора из троек, помогая на контрольных. Списывать давал, проще говоря, и учителя это прекрасно знали, но точно не замечали. Особенно в последние два года, когда многое изменилось, и трещину, что разделила жизнь страны и людей на «до» и «после», не видел только слепой. Времена подступали смутные, в точности как из учебника по истории, надвигались серьезные перемены, и учителей, помимо знаний в головах их подопечных, занимали совсем иные мысли. Как выжить на свою зарплату, например, да если ее еще и не платят по три месяца…

Вера отложила карандаш, сделала строгое лицо и только собралась что-то сказать, как Черкашин-старший поднял ладонь и повернулся к Диме. Тот опасливо прижался к маме, она привалилась к нему плечом, и Капустины напомнили Егору игрушки-неваляшки, что мерно раскачиваются туда-сюда – такие же круглые, лупоглазые и пустоголовые.