— Мда… — пожевал губами Оболонский. — Хорошо, с самыми предварительными выводами, так сказать, brevi manu — короткой рукой, ознакомить можно. Что вас, собственно, интересует?

— Имеются ли указания на то, что преступление могло быть совершено на половой почве?

— Гм! На фрагменте ткани, найденной в кармане курточки, есть следы спермы.

— Так я и знал, — закивал головой Фененко. — Сексуальный маньяк! Много их развелось в наше бедовое время!

— Не спешите, господин следователь, — остановил его Оболонский. — Вчера был проведен анализ, показавший, что в сперме содержалось очень небольшое количество живчиков. Это не сперма взрослого, скорее подростка.

Прозектор Туфанов с циничной ухмылкой прокомментировал:

— Мальчишка просто занимался рукоблудием.

Профессор, неодобрительно покосившись на своего помощника, заметил, что причиной действительно мог быть онанизм, которому частенько предаются подростки в период полового созревания. Так или иначе, это к делу не относится. Гораздо важнее, что преступников было несколько. Судя по брызгам крови на одежде, Ющинский был убит в стоячем положении. Его держали вертикально с некоторым отклонением в левую сторону, зажимали рот, вязали руки — по отекам кистей видно, что это было сделано в момент агонии, — и наносили раны колющим предметом. Один человек не смог бы одновременно выполнить все перечисленные операции, следовательно, орудовала группа преступников. Первые удары были нанесены в висок и в шею, затем, через некоторый промежуток времени, мальчику было нанесено несколько десятков ран в правую боковую часть туловища и в спину. При этом мальчика душили, и наконец один из убийц нанес последний удар прямо в сердце, причем с такой нечеловеческой силой, что на коже отпечатался след ручки стилета или швайки, послуживших орудием преступления. Из сорока семи ран, которые насчитали при вскрытии, только рана сердца являлась безусловно смертельной. Это, по французскому выражению, coup de grace — удар из милости. Убийца просто добил свою жертву, чтобы не мучилась.

— Вы в таких подробностях живописуете картину преступления, словно были свидетелем убийства. Но откуда известна последовательность нанесения ран? — спросил следователь.

— Ну, это проще пареной репы, — снисходительно объяснил прозектор Туфанов, — как известно любому медику, признаки последовательности повреждений характеризуются признаками наибольшего кровотечения. Самое обильное кровотечение дали ранения на виске, темени и шее. Следовательно, данная группа повреждений была нанесена еще здоровому организму. Остальные раны кровоточили гораздо меньше, поскольку к этому времени деятельность сердца была значительно ослаблена. Впрочем, все это ерунда, вопрос в другом: зачем преступникам потребовалось все это кровопускание. Я осмотрел органы, положенные в специальный раствор. У Ющинского оказалось «пустое сердце», то есть в самом сердце и в сердечной сумке набралось не более двух чайных ложек крови — редчайшая вещь в моей богатой практике. Будет справедливо утверждать, что мальчик был почти полностью обескровлен.

— Вы подтверждаете слова господина прозектора? — обратился следователь к Оболонскому.

Декан, не переставая выбивать пальцами барабанную дробь, кивнул головой. Следователь взволнованно подытожил:

— Итак, господа эксперты, что мы имеем в результате? Убийц несколько, из мальчика выточена кровь.

— Хуже всего не это, хуже всего …я даже сказать боюсь… — профессор Оболонский остановился и попытался унять нервный тик, перекосивший его рот. — Загвоздка в том, куда делась кровь? На коже ее мало, на одежде незначительное количество, в пещере вовсе нет. Надо полагать, что убийцы тщательно собрали выточенную кровь, возможно, подставляли какие-то сосуды.

— Вы отдаете себе отчет, что это означает в канун Пасхи?

— Прикажете фальсифицировать результаты экспертизы? — желчно осведомился Оболонский и, отбросив сигару, глухо сказал:

— Нет, милостивый государь, против фактов не пойдешь! Убийцы намеренно извлекли всю кровь!

Путь от красного университета до желто-белой громады здания присутственных мест, выходившей одной стороной на Большую Владимирскую улицу, а другой — на сквер перед Софийской площадью, следователь Фененко проделал в подавленном настроении. Когда он миновал вестибюль, вечно наполненный толпой адвокатов в черных фраках с портфелями в руках, и поднялся по гулкой чугунной лестнице в так называемый «прокурорский» коридор, его остановил хлыщеватый, набриолиненный чиновник по особым поручениям и спросил, правда ли, что следователю передано убийство на Лукьяновке?

— Удивляюсь болтливости наших судейских, — с сарказмом заметил Фененко. — Не успел получить дело, как во всех закоулках уже обсуждаются подробности.

— Убийство в канун Пасхи не может остаться незамеченным, — убежденно сказал чиновник. — Помяните мое слово, начнется большая драчка. Вы же знаете, окружной прокурор Брандорф рассчитывал на повышение, но его высокопревосходительство, господин министр юстиции предпочел Чаплинского. Понятно, вашему патрону до смерти обидно. Двум медведям в одной берлоге не ужиться. А тут еще это убийство. Надо полагать, окружной распорядился передать вам дело, чтобы все козыри на руках иметь?

— Покорнейше прошу не впутывать меня в интриги, — сказал Фененко и, холодно поклонившись собеседнику, вошел в кабинет.

Прокурор Киевского окружного суда Брандорф, сидевший за огромным письменным столом, поднял голову и сказал Фененко:

— А, Василий Иванович! Я сейчас заканчиваю.

Присев на краешек стула, Фененко искоса взглянул на своего патрона. Брандорф имел внешность типичного остзейского немца, которые тысячами наполняли казенные учреждения. Бытовала шутка, что у русского царя нет более верных слуг, чем немцы. Они не блистали остротой ума, зато были исполнительными, аккуратными и не выходили из воли начальства. Однако Брандорф являлся редким исключением, ни перед кем не заискивал, взглядов он придерживался самых либеральных и благоволил Фененко, что вызывало зависть у всего состава окружного суда.

Брандорф кончил правку и показал исчерканный черновик.

— Полюбуйтесь, чем приходится заниматься. После ревизии сенатора Нейдгардта день и ночь отписываемся.

Сенаторская ревизия всколыхнула весь чиновный Киев. Открылось множество махинаций. Чего стоил один только сговор между чинами крепостного управления и арендаторами земель, принадлежащих Печерской крепости-складу! По самому скромному расчету угодья должны были ежегодно приносить двухмиллионный доход, на деле же в казну поступило в сто раз меньше. Крали везде и всюду, даже в госпитале для увечных воинов, где, как установила ревизия, на ремонт отхожего места было списано сорок тысяч рублей. По этому поводу повторяли крылатое изречение римского императора Веспасиана «non olet pecunia» — деньги не пахнут.

— Господин сенатор не похож на безупречного рыцаря казенных интересов, — заметил Фененко. — До назначения в Сенат он был градоначальником Одессы и, говорят, таких дел натворил, что избежал уголовного суда только благодаря своему деверю Столыпину.