Жили там семьи крестьян, работавших на чайных плантациях и в крупных поместьях. Из поколения в поколение их жизнь имела феодальный уклад, который никогда, в сущности, не изменялся.

Этими отсталыми крестьянами манипулировали богатые землевладельцы. Они сгоняли крестьян с полей, которые те возделывали, не позволяя им забрать выращенный урожай. Крестьяне попадали в зависимость к ростовщикам. Лишенные средств к существованию, многие из них попросту погибали от голода.

В марте того года, когда один крестьянин-издольщик из Наксалбари попытался вспахать незаконно отобранную у него землю, землевладелец натравил на него своих головорезов, и те избили бедолагу до полусмерти, отняли плуг и буйвола. Полиция предпочла не вмешиваться.

Группа крестьян-издольщиков возмутилась этим делом и подняла протест. Они начали жечь владения и стихийно захватывать земли тех, кто их обманывал и притеснял.

Это был уже не первый случай крестьянских волнений в округе Дарджилинг, но на этот раз их тактика носила военный характер. С примитивным оружием в руках люди несли красные флаги и кричали: «Да здравствует Мао Цзэдун!»

Вдохновителями и организаторами происходящих событий стали два бенгальских коммуниста — Чару Маджумдар и Кану Санъял. Они выросли в маленьких городках близ Наксалбари и познакомились в тюрьме. Они были намного моложе большинства коммунистических лидеров Индии — людей, родившихся в конце 1880-х. Этих партийных «стариков» Маджумдар и Санъял презирали. В КМПИ они считались диссидентами.

Молодые бунтари требовали земельных прав для крестьян-издольщиков, а также призывали крестьян работать не на помещика, а на себя.

Чару Маджумдар происходил из семьи землевладельцев и был сыном адвоката, в свое время его исключили из колледжа. Газеты пестрили портретами сухощавого человека с худым осунувшимся лицом, орлиным носом и густыми усами. Этот теоретик марксизма-ленинизма страдал астмой, и кое-кто из коммунистов старшего поколения называл его безумцем. На момент народных волнений в Дарджилинге он, даже еще не достигнув пятидесятилетнего возраста, уже был прикован к постели сердечной болезнью.

Кану Санъял стал учеником Маджумдара, когда обоим исполнилось по тридцать лет. Санъял происходил из касты браминов и знал диалекты горных племен. Он отказался от владения всякой собственности и примкнул к деревенской бедноте.

Народный бунт разрастался, охватывал все новые и новые территории, и тогда власти направили туда усиленные отряды полиции. Там установили комендантский час, произвели показательные аресты.

Правительство в Калькутте обратилось с воззванием к Санъялу в надежде, что он уговорит восставших крестьян сдаться. Сначала он поверил правительству и встретился с налоговым министром, пообещал выйти на переговоры, но от переговоров в последний момент воздержался.

В мае пришло сообщение, что группа крестьян, среди которых были и женщины, вооруженная луками и стрелами, напала на инспектора полиции и убила его. На следующий день отряд местной полиции подкараулил толпу бунтовщиков на дороге. Одного из сержантов ранили стрелой в руку, и полиция приказала толпе разойтись. Но крестьяне не разошлись, и тогда полицейские открыли огонь. Одиннадцать человек погибли, среди них восемь женщин.

По ночам, наслушавшись радио, Субхаш и Удаян подолгу разговаривали, обсуждали происходящее. Тайком от родителей, когда те уходили спать, братья курили, поставив на письменный стол пепельницу.

— И ты считаешь, это стоило делать? — спрашивал Субхаш. — Ну, то, что сделали крестьяне.

— Конечно стоило. Они же восстали против несправедливости, рискнули всем. Этих нищих людей некому было защитить.

— Ну а чего они добились? Разве можно идти с луком и стрелами против сил современного государства?

Удаян сложил в щепотку пальцы, словно хотел собрать со стола зернышки риса.

— А ты что сделал бы на их месте?

Как и многие в то время, Удаян винил во всем Объединенный фронт, коалицию левого крыла во главе с Аджоем Мухерджи, управлявшую тогда Западной Бенгалией. Ранее они с Субхашем сами радовались их победе. Объединенный фронт ввел в кабинет министров представителей от коммунистов, обещал установить государственную власть рабочих и крестьян и отменить систему крупного землевладения. Его усилиями почти двадцатилетнее влияние партии «Индийский национальный конгресс» в Западной Бенгалии было сведено на нет.

Но Объединенный фронт не поддержал народных повстанческих настроений. Даже, напротив, перед разрастающейся катастрофой министр внутренних дел Джиоти Басу бросил на восставших крестьян полицию. Так что теперь руки Аджоя Мухерджи были в крови.

Пекинская «Пиплз дейли» обвинила правительство Западной Бенгалии в кровавых репрессиях против революционного крестьянства. «Весенняя гроза над Индией» — гласил один из заголовков. Все калькуттские газеты освещали эти события. На улицах, в студенческих городках начались демонстрации в защиту крестьян, в знак протеста против убийств. В Президенси-колледже и в Джадавпуре Субхаш и Удаян видели на окнах некоторых зданий флаги, вывешенные в поддержку Наксалбари. Они слышали призывы к отставке правительства.

А в Наксалбари конфликт только усиливался. Поступали сведения о случаях бандитских нападений и грабежей. Крестьяне устанавливали там собственное правление. Землевладельцев похищали и убивали.

В июле централизованное правительство издало указ о запрещении ношения луков и стрел в Наксалбари. На той же неделе кабинет министров Западной Бенгалии направил в мятежный регион пятьсот вооруженных солдат и офицеров. Они обыскивали глиняные хижины бедняков, хватали безоружных повстанцев и убивали их, если те отказывались сдаться. Безжалостно, с систематической неуклонностью они пресекали повстанческое движение.

Удаян вскочил со стула, в сердцах смахнув со стола кипу книг и газет. Он выключил радио и принялся выхаживать по комнате из угла в угол, глядя в пол и нервно ероша пальцами волосы.

— С тобой все в порядке? — озабоченно спросил Субхаш.

Удаян стоял посреди комнаты, качая головой. В первый момент он просто не знал, что сказать. Сообщение потрясло их обоих, но Удаян отреагировал на него как на личное оскорбление, так, словно ударили его.

— Люди голодают и гибнут от голода, а против них устроили такое, — наконец проговорил он. — Они жертв объявляют преступниками, направляют дула на людей, которые не могут стрелять в ответ. — Он откинул крючок на двери их комнаты.

— Ты куда?

— Не знаю. Мне нужно пройтись. Подумать, осмыслить… Я не понимаю, как могло дойти до такого.

— Но в любом случае все, похоже, уже кончено.

Удаян немного помедлил на пороге и сказал:

— Не знаю, это может быть только началом.

— Началом чего?

— Чего-то большего. Чего-то другого.

Удаян процитировал то, что предсказывала китайская пресса: «От искры, вспыхнувшей в Дарджилинге, займется пламя, которое, несомненно, охватит огромные просторы Индии».