Уже через много лет мать, встречая Ивана Васильевича на улице, каждый раз, заявляла: «Иван Васильевич, а мой Валера уже майор Комитета госбезопасности, а Валера уже подполковник КГБ, а Валеру перевели в Москву, а вы говорили — «антисоветчик».

И гордо подняв голову, проходила мимо.

Во времена срочной службы в армии (1964–1967) я возглавлял комсомольскую организацию батареи, артиллерийского дивизиона. Как лучший секретарь комсомольской организации после знаменитых учений «Днепр» в 1967 году был награжден Почетной грамотой и значком ЦК ВЛКСМ. Политотделом Прикарпатского военного округа во время этих учений была даже выпущена листовка: «Берите пример с комсомольца — старшего сержанта Величко!» Совершенно случайно одна из листовок, которые разбрасывали на учениях с вертолетов, упала на броню моей БРДэмки. Мы шли маршем в огромной колонне, и остановиться, чтобы подобрать еще парочку листовок на память, а очень хотелось, естественно, не представилось возможным. И, к сожалению, этот единственный дорогой для меня экземпляр я отдал кадровикам, когда меня «изучали» для работы в органах госбезопасности, и он сейчас, видимо, пылится где-то в моем личном деле. А жалко.

Вернувшись после трех лет срочной службы в родной вуз (Воронежский госуниверситет), я практически каждое лето 1968–1971 гг. работал в студенческих строительных отрядах (ССО «Спартанец»). Мы, бывшие солдаты, направлялись на самые трудные работы, по сути дела, делали стройотряду план.

Летом 1968 года мы с товарищами около двух месяцев просидели в раскаленной печке на кирпичном заводе. «Завод» представлял из себя вырытую в земле глубиной 3–3,5 м, а шириной 4–5 м эллиптическую траншею. В ней «елочкой» на всю глубину и ширину раскладывались отформованные тут же во дворе под навесом кирпичи-сырцы, потом они сверху засыпались углем, который поджигался. Огонь шел по кругу, высушивая и обжигая кирпичи. Вот такой сложнейший технологический процесс, известный, видимо, со времен царя Гороха.

Раздевшись до трусов, надев толстенные валенки и такие же рукавицы, мы, бывшие солдаты, а тогда бойцы ССО: Саша Мордвинцев, Виталик Попов и Виталик Гонопольский, забравшись в это адское пекло, выкидывали еще горячие кирпичи на проложенный вокруг траншеи транспортер, а потом с него на кузов автомашины. Особенно трудно было бросать кирпичи со дна. Кирпичи были настолько еще раскаленными, что от них сначала дымились, а потом и загорались варежки. Гасили их в стоящем рядом ведре воды. Кирпич летел вверх, а пыль и пепел сыпались в глаза (защитных очков, конечно, не было). Ну, а если ты или товарищ у транспортера промахивались, то можно было схлопотать этим кирпичом по голове.

Местные мужичонки, как правило, маленькие и совершенно высохшие от жара, прежде чем забраться в печку, «принимали на грудь чекушечку очищенной» (так они отличали водку от самогона) и страшно удивлялись: как это в трезвом виде люди могут работать в печке по полторы-две смены?

На нашей студенческой стройке, а строили мы, кажется, коровник, ежедневно требовалось 10–12 тысяч кирпича, а печка давала не более 8–9. В конце смены оставшиеся кирпичи были чуть ли не красными, горели и валенки, и рукавицы, но мы стойко выполняли план, от которого зависел заработок всего отряда.

И после этого, еле добравшись вечером до палатки, а работали весь световой день, успевали и проводить политинформации, и готовить номера самодеятельности, и по вечерам даже петь под гитару и танцевать с девчонками. А я — выпускать красочные боевые листки, «Комсомольские прожекторы» и др., которые на региональных конкурсах ССО, как правило, занимали первые места. Молодость великое дело!

Хотя главная цель этих летних работ была, конечно, заработать денег, чтобы можно было продолжить учебу. За лето можно было заработать до 1000 рублей. Тогда это было очень много, инженер получал 100–120 рублей в месяц. На первую стройотрядовскую зарплату я, помню, прилично оделся и купил себе ленточный магнитофон «Чайка».

Жила наша семья, я не побоюсь этого слова, бедно. Все зимы я ходил в летнем плащике или легкой курточке. Отец, попавший в начале 1960-х под сокращение армии, под знаменитый «хрущевский миллион двести», работал комендантом то в рабочем общежитии, то в студенческом и получал пенсию около 70 рублей.

Ему также, как и мне, не удалось дослужить до полной военной пенсии.

Однажды моя старшая дочь попросила помочь ей закрепить на форменной рубашке погоны, она служит в прокуратуре (сейчас начальник следственного отдела одной из межрайонных прокуратур г. Москвы). Закрепляю, а сам думаю. А дадут ли ей дослужить до нормальной пенсии? Или, как дед и отец, попадет под очередную «оттепель» или «перестройку». Удивительное у нас государство!

Небольшой была и зарплата матери, начавшей работать учителем-почасовиком в воронежской средней школе № 7.

А в семье нас было пять человек. С младшим братом и бабушкой, пенсия которой была просто смешной.

Отец не попал в число первых из знаменитого миллиона двести тысяч, и поэтому, оказавшись в Воронеже уже в 1963-м, мы долго не могли найти жилья, хотя незабвенный Никита Сергеевич Хрущев обещал предоставить квартиры уволенным офицерам в течение двух-трех месяцев. Это был очередной его бессовестный бред. Чего только стоит бездумное обещание, что первая фаза коммунизма будет построена к 1970 году, а окончательное его торжество наступит к 1980-му.

После долгих поисков, безуспешных унизительных походов по дворам родители нашли старый дом — времянку в хозяйском дворе на высоком правом берегу реки Воронеж у Чернавского моста на улице Цюрупы.

Стены сырые, покрытые многолетней плесенью. Крыша текла. Во время большого дождя (я уже не помню по какой причине хозяева не дали нам перекрыть крышу) вода заливала пол, который находился ниже уровня земли сантиметров на десять. Постоянно пол был заставлен ведрами, тазами, бабушка тряпкой собирала воду с полуземляного пола. Мало того что за это надо было платить, но и приходилось за свой счет приобретать дрова и уголь для отапливающей времянку печки.

В этой развалюхе мы прожили около трех лет вместо, как я уже говорил, обещанных государством отцу-отставнику, ветерану ВОВ, раненному и контуженному орденоносцу нескольких месяцев. Там, кстати, погибла вся наша рижская мебель, которой очень гордилась мать. Библиотеку, хоть и не всю, с трудом, но все же удалось отстоять.

Пенсий отца и бабушки и зарплаты матери с трудом хватало на питание. Спасало одно — помогали родственники матери. На пароходе из Урыва (село в Острогожском районе Воронежской области, откуда вышли отец, мать и бабушка) нам иногда передавали картошку, лук и др.

Бабушка, неоднократно просеивающая прогоревшие угли, чтобы хоть чуть-чуть съэкономить, неожиданно начала кашлять и буквально за две недели в 1963 году в страшных муках умерла в больнице на моих руках (была моя очередь дежурить около нее) от рака легких.

Естественно, в связи со всем этим отец «оттепели» Никита-кукурузник, а чуть выпив, отец употреблял и более жесткие прозвища, не пользовался в нашей семье авторитетом. Кстати, не знаю у кого как, а у меня слово «оттепель» ассоциируется с голодным существованием, текущей крышей и предсмертными муками моей бабушки. Видимо, проживавшим на Арбатах воспевающим оттепель бардам-«шестидесятникам» это не известно.