— Кто выломал дверь? — спросил комиссар.

— Я, — ответил высокий толстяк с растрепанными рыжими волосами. — Я Джузеппе Лазио, директор сцены.

— Кто вас позвал?

— Мы. Мы принесли сюда костюм, стучали пять минут, звали, но нам никто не ответил, — заявила внушительного вида женщина средних лет в синем фартуке. На шее у нее висели большие ножницы на ленте. Рядом с ней девушка с трудом удерживала в руках вешалку с костюмом паяца, очень пестрым и просторным.

— Пусть все остаются на местах, пока я не выйду из комнаты. Майоне, проследи за этим.

Майоне хорошо знал, что надо делать. Он подошел к снятой с петель двери, заглянул внутрь комнаты, убедился, что там никого нет, и сказал:

— Все отойдите назад. Комиссар, устраивайтесь как вам удобно.

В середине действия «Сельской чести» дон Пьерино приятно удивился. Эта опера, по сути, стала гарниром к «Паяцам», некой закуской перед выступлением Вецци в «Паяцах». Священнику, как и многим другим зрителям, так не терпелось услышать великого тенора, что он охотно поменял бы оперы местами, нарушив канонический порядок представления. Но, к его удивлению, артисты из «Чести» пели так, что их спектакль заслуживал внимания. Тенор, исполнявший партию Турриду, певица-сопрано в роли Сантуццы и особенно баритон в партии Альфио пребывали, кажется, в прекрасной форме и очень желали выглядеть достойно рядом с Вецци. Оркестранты тоже были на высоте, и начиная с хора после интермеццо спектакль стал достопамятным. Полная томления музыка так взволновала дона Пьерино, что он незаметно для себя сошел со своего места и загородил часть узкой лестницы, которая вела за кулисы. Потому очень удивился, когда кто-то толкнул его в плечо.

— Извините меня, — пробормотал, думая о чем-то своем, задевший его высокий крупный мужчина, кутавшийся в просторный черный плащ. На нем были широкополая шляпа и белый шарф.

— Это вы меня извините, — ответил дон Пьерино и как можно скорее вернулся в свой уголок. Он боялся, что его обнаружат, поскольку не хотел создавать трудности бедному Патрисо. Но тот человек, кажется, не придал значения его присутствию, спустился по оставшимся ступенькам и пошел к гримерным артистов. Дон Пьерино смотрел ему вслед: «Неужели это он?» И действительно, человек оглянулся и на секунду остановился перед дверью, на которой висела табличка «Арнальдо Вецци». Потом сказал что-то и вошел внутрь. Священник чуть не упал в обморок — он толкнул величайшего тенора в мире! Дон Пьерино вздохнул, улыбнулся и снова сосредоточился на сцене, где Турриду пел заздравную песню, прославляя вино, которое все печали гонит прочь.

В комнате было холодно, это Ричарди почувствовал сразу. Он взглянул на большое окно, неплотно закрытое, через щель в комнату проникали порывы ледяного ветра. Они несли с собой запах сырой травы из королевских садов. Маленькие лампы над зеркалом были зажжены, и от них в комнате, залитой кровью, было светло как днем. Труп полулежал в кресле перед зеркалом, головой на столике и спиной к двери. Самого зеркала уже не было, нижняя часть полностью разбилась, верхняя забрызгана кровью. Повсюду валялись осколки.

Голова лежала на столике левой щекой, с правой стороны из горла трупа торчал большой кусок зеркала, в котором отражались остекленевший глаз и искривленный рот. Ричарди услышал тихое пение.

«Я хочу крови, даю волю гневу, ненавистью кончилась вся моя любовь»…

На той половине лица, которая была видна, в толстом слое румян пролегла борозда от слезы. Комиссар повернулся и увидел в углу между рамой разбитого зеркала и стеной призрак Арнальдо Вецци. Он стоял, колени были немного согнуты. Лицо в гриме, смеющийся рот паяца. Фальшивые слезы на глазах, настоящие слезы на щеках. Правая рука с раскрытой ладонью вытянута вперед, словно певец отталкивал и прогонял от себя кого-то. Из маленькой раны в правой стороне шеи хлестала широкой струей густая кровь, которую выплескивало из тела умирающее сердце. Ричарди долго спокойно глядел на образ умершего. Погасшие глаза призрака смотрели на комиссара, не видя его. Рот продолжал петь, хотя грудь уже не поднималась от вдохов.

Комиссар снова перевел взгляд на труп. Последняя песня паяца только для него. Ее не слышат даже те, кто служит в театре.

Он повернулся к двери и вышел из комнаты.

«Сельская честь» только что закончилась. Дон Пьерино смотрел на зрителей, которые, встав с мест, рукоплескали исполнителям. Он был вне себя от восторга и особенно гордился тем, что накануне своим обычным секретным путем — через боковой вход — попал на репетицию оперы и ему очень понравились исполнители. Среди них не было примадонн — только молодые талантливые артистки и артисты. И еще несколько скромных профессионалов, которые всегда под рукой. Очевидно, они прекрасно ладят между собой. Приятно видеть, что их дружба и уважение друг к другу создали успех этого вечера.

Большинство этих исполнителей были местными артистами, которых использовали, чтобы «заткнуть дыру» — заменить исполнителя или исполнительницу главной роли, когда те не могли выступать из-за болезни или по другой причине. Однажды они за неделю подготовили «Травиату» на замену «Лебединому озеру», которое пришлось отменить — прима-балерина вывихнула лодыжку. «В этот раз они действительно превзошли себя», — подумал дон Пьерино.

Публика во второй раз вызвала всех исполнителей, они вышли на сцену и, держась за руки, поклонились зрителям. В тот момент, когда дон Пьерино любовался поклоном, он услышал за своей спиной громкий женский крик возле гримерных.

Как священник, он привык внимательно прислушиваться к чужим чувствам в прохладной темноте исповедальни. А частое посещение горячо любимых оперных спектаклей научило его различать состояния души по тону голоса. В этом крике, несомненно, звучали изумление и ужас. Сердце дона Пьерино бешено забилось. Он повернулся в ту сторону, откуда доносился вопль. Перед гримерной Вецци уже начали собираться люди.

Ричарди оглянулся и сказал, не обращаясь ни к кому конкретно:

— Сейчас я перейду в этот кабинет. — Он указал на маленькую комнату директора сцены. — Бригадир Майоне будет впускать ко мне по одному тех, кого я ему назову. Никто не уходит домой. Никто не выходит из театра. Никто не входит в этот кабинет без вызова. Вы не можете оставаться здесь, то есть должны уйти куда-нибудь… Соберитесь все на сцене и будьте там, пока мы не закончим работать. Кроме того, пусть театр освободят от всех, кто не мог пройти в эту часть здания, — зрителей, сторожей у входа и остальных. Но перед этим сообщите моим сотрудникам общие анкетные данные — имя, фамилию и место рождения.

Управляющий побагровел от гнева, поднялся на цыпочки и, заикаясь от возмущения, заявил:

— Такое оскорбление… просто немыслимо. Доступ в эту часть театра строго ограничен. Сюда проходят лишь избранные. И потом… вы хотя бы представляете, кто сегодня сидел в партере? Если бы мне пришлось спрашивать имя, фамилию и место рождения у синьора префекта, у принцев, у наших высших сановников… Я требую уважения к их положению в обществе и настаиваю на своем требовании.

— А мое положение в обществе — раскрывать преступления, и я обязан найти убийцу. Ваша же обязанность в сложившихся обстоятельствах, синьор, — создавать благоприятные условия для моей работы. Иное поведение будет преступлением, преследуемым по закону. Так что сдерживайте свои чувства, — прошипел Ричарди. Его зеленые глаза не мигая смотрели прямо в лицо управляющему.