Социализм имеет в рамках наших работ двоякое определение.

В широком смысле слова – это пространство и время трансформации царства необходимости в царство свободы.

В узком смысле слова – общество, лежащее по ту сторону капитализма и переходное к царству свободы (для него в этом случае должны быть характерны приоритетное развитие креатосферы; опора основной части экономики на переходных к постиндустриальным технологиях и 4–5 технологических укладах; сознательное регулирование и отмирающий рынок; вытеснение наемного труда формально свободным даже в материальном производстве; переход к всеобщей собственности на креатосферные блага; вытеснение эксплуататорских форм распределения; развитие человеческих качеств как высшая цель; базисная демократия).

При таком подходе мы можем зафиксировать, что социализм – это, во-первых, только начало движения к «царству свободы» и потому для него характерны не только приоритет креатосферы (в следующем подразделе мы еще вернемся к проблеме «коммунизм как пространство культуры»), но и развертывание посткапиталистических форм социально-экономической и общественно-политической организации.

Как таковой социализм, во-вторых, есть пространство и время преимущественно формального освобождения труда, т. е. развивается на базисе, неадекватном для «классического» состояния «царства свободы» (коммунизма), и в этом он подобен раннему капитализму, развивавшемуся преимущественно на базе до-мануфактурного и мануфактурного базиса, т. е. формального подчинения труда капиталу.

В-третьих, возникновение социализма на базе «классических» для капитализма производительных сил (индустриальное массовое производство, содержание и структура приспособлены к потребностям капитала) маловероятно и крайне проблематично. На базе производительных сил позднего капитализма этот генезис становится возможен, но, как общество, возникающее на недостаточно адекватном для «царства свободы» материальном базисе, социализм оказывается неустойчив. Победа или поражение социалистических преобразований во многом зависит от уже названных выше параметров – энергии ассоциированного социального творчества и меры развития культуры, освоения ее гражданами. Существенно, что в последнем случае речь идет о развитии этих параметров не только в некоторой стране, но в человеческом сообществе в целом.

Не менее существенно и то, что, в-четвертых, в условиях такого (осуществляющегося на недостаточно развитом базисе) генезиса нового общества особенно велика угроза инволюции социального творчества в деконструктивный активизм, становящийся важным фактором акселерации и без того весьма вероятных мутаций социализма.

Возвращаясь к проблеме природы Октябрьской революции, мы можем на базе предложенной выше методологии показать, что она, как и практически каждая революция, произошла в условиях, когда на лицо отнюдь не все необходимые и достаточные условия ее безболезненного совершения, но в то же время были гиперреализованы угрозы крайне реакционной, реверсивной исторической инволюции (военно-феодальной диктатуры, еще более реакционной, нежели прежняя империя).

В этом случае великая миссия и ответственность революционных сил состояла в том, чтобы суметь «достроить» недостающие элементы нового общественного здания уже в процессе революционных событий.

И в этом смысле надо отдать должное смелости и ответственности «ленинской гвардии», решившейся пойти в сложнейших условиях кризиса Российской империи именно по этому пути, не предав – из-за осторожности или трусости, свойственной меньшевикам, – интересы и действия широчайших масс, поднявшихся на революцию в начале ХХ века во многих странах мира. Другое дело, что выдержать эту линию «достраивания» предпосылок революции после политического переворота большевикам не удалось: они потерпели поражение в борьбе… со своим Alter Ego – мутациями социализма. Впрочем, наряду с поражением и трагедией большевиков мутантный социализм был еще и их подвигом – подвигом всех тех, кто вырос из Октябрьской революции и сделал ХХ век эпохой борьбы за социализм в мировом масштабе.

Ну а далее работает теоретически отображенная закономерность: в той мере, в какой «достроить» предпосылки социалистической революции не удается (или объективно невозможно вследствие недостаточности предпосылок рождения нового общества), она неизбежно вырождается в контрреволюцию, приводя либо к восстановлению прежней системы, либо к появлению мутантного вида нового общества, приспособленного (именно в силу этих мутаций) к неадекватным объективным и субъективным (таким, в частности, как перерождение революционных сил, «термидор») условиям.

Примеры таких мутаций – не только сталинский СССР, но и многие другие социумы, в том числе – мутантно-капиталистические монстры конца XIX – начала ХХ века, соединявшие в себе военно-феодальные и империалистические черты. И если в случае с СССР мы можем говорить об «опережающей» мутации, возникшей вследствие объективной тенденции Великой октябрьской социалистической революции создать новое общество «слишком рано», то в случае с буржуазными преобразованиями в Российской империи правильнее было бы говорить об «отстающей» мутации капитализма[5]. Последняя возникла в силу того, что движение к буржуазному обществу началось слишком поздно и проходило слишком медленно, искусственно тормозилось правящими классами, осуществлялось недостаточно радикальными, половинчато-реформистскими методами, что и привело к рождению «военно-феодального империализма» с массовой нищетой, неграмотностью и политической диктатурой распутиных и романовых.

Но! Еще и еще раз подчеркнем: было бы большой ошибкой считать эти мутации следствием того, что в первом случае революционеры слишком поспешили и были слишком радикальны, а во втором – были слишком слабы и нерешительны. Диалектика объективного и субъективного в революции гораздо сложнее, и отчасти мы постарались выше показать некоторые азы этой «алгебры», дополняя в меру сил опыт и теорию великих революционеров прошлых веков.

В заключение еще раз повторю: несвершение объективно назревшей революции чревато регрессом и жертвами гораздо большими, чем в условиях ее свершения. Да к тому же это были бы жертвы социального регресса.

Это в полной мере относится и к Октябрьской революции. Ее несвершение в 1917 году было чревато не мирным процветанием в духе бельгийской социал-демократической «монархии» нынешней поры, а кровавой диктатурой и продолжением Мировой войны вкупе с продразверсткой, начатой отнюдь не большевиками, а Временным правительством…

На протяжении последней трети XIX и начала XX века в России постепенно разворачивается капиталистическая социальная революция[6], толчок которой дали реформы 60-х – 70-х гг. XIX века и в первую очередь крестьянская реформа. Однако и в начале ХХ века эта революция была еще весьма далека от своего завершения. Капиталистические производственные отношения охватили меньшую часть общественного производства. Промышленный переворот затронул лишь весьма узкий уклад фабрично-заводской промышленности, охвативший примерно 10–15 % занятых. Крестьянское землевладение примерно на 80 % оставалось общинным (что, впрочем, составляло уже менее половины от всего землевладения). Вовлечение крестьянства в отношения товарного производства хотя и прогрессировало, но все еще затрагивало меньшую часть крестьянского производства, а многочисленные слои крестьянства не затрагивало практически совсем – уклад их экономической жизни оставался добуржуазным. В товарной части аграрного сектора господствовало помещичье хозяйство, во многом основанное на полуфеодальных методах эксплуатации крестьянства[7].