руку к сердцу, будто стараясь унять его биение. – Сперва я беспокоилась, что это будет одна из тех глупых любовных историй. – Кэти сделала гримасу, будто съела что-то особенно противное.

– Что ж, – сказал Теккерей, отхлебнув рома и облизав губы, – она помогла скоротать несколько минут.

Он ухмыльнулся Кэти самым неподобающим образом.

– Вы так и не объяснили, как оказались здесь, – сказал я. – Да еще в такую ночь. Вы говорите, что жили неподалеку, но я не знаю в деревне никаких Теккереев.

Мой суровый и недоверчивый тон, кажется, позабавил Теккерея, и он усмехнулся себе под нос. Но все же ничего не ответил.

– У вас здесь родственники? – не сдавался я.

– Живых нет, – ответил он.

– Почему тогда…

– Вы пришли навестить ту, кого любили? – спросила сестра.

– Кэти, – сказал я, – это не твое дело.

Теккерей улыбнулся, но я заметил, что в глазах у него блеснули слезы.

– Нет, – ответил он. – Ее тоже больше нет, упокой Господь ее душу. Но сюда меня действительно привели воспоминания о ней.

Пока Теккерей рассказывал свою историю, шторм присмирел, но теперь разошелся с новой силой. Волны расшибались о скалы, и этот звук очень походил на шум волн, бьющихся о борт корабля.

И вправду: рядом бушевало море, буря ревела и свистела где-то под карнизами, и казалось, что мы не на твердой земле, а в каюте носимого штормом брига. Такая иллюзия, по-видимому, была Теккерею по сердцу. К нему вернулось хорошее расположение духа, и он, прищурившись, подался вперед.

– Раз шторм и не думает кончаться, не хотите ли послушать еще одну историю?

– Да, да, пожалуйста, – сказала Кэти.

– Итан? – спросил Теккерей, глядя на меня.

– Если это развлечет Кэти. – Я пожал плечами. – Давайте послушаем. Отец может вернуться прямо посреди рассказа…

В это мгновение на подоконник ближайшего окна вспрыгнул кот, и мы с Кэти изрядно повеселили Теккерея, разом вздрогнув. Этот был огромный пестрый котище, который частенько наведывался к дверям нашей кухни.

– Ну и зверюга, – сказал Теккерей. – Ваша?

– Нет, – ответил я, – он бродячий. Отец терпит его, потому что этот кот ловит у дома грызунов. Внутрь ему нельзя, но он бы и сам не отважился. Боится.

– Боится? – спросил Теккерей, подняв бровь. – Чего?

Мы с Кэти переглянулись.

– Нашего отца этот кот… иногда раздражает, – сказал я.

– Так значит, у вашего отца крутой нрав? – спросил Теккерей.

– Однажды он хотел его прибить, – сказала Кэти. – И даже не однажды. Обычно этот кот не подходит так близко, правда, Итан?

– Кэти, мистеру Теккерею не интересны наши семейные дела, – прошипел я, хотя на самом деле подозревал обратное.

– Ничего. – Теккерей махнул рукой. – Я собирался рассказать вам другую историю. Посмотрим-ка… Ах, да. Думаю, я знаю такую, что может вам понравиться. И она о коте. Хотите ее услышать? Но боюсь, мисс Кэти, что она и об убийстве. Полагаю, вас это не смутит?

– Нисколько, – выпалила Кэти.

– Прекрасно, – сказал Теккерей. – Тогда начнем…

Уголек

На тыльной стороне левой руки у Билли Харпера была вытатуирована мертвая голова – ухмыляющийся череп, набитый на загрубевшей коже. Этой рукой, по его словам, ему приходилось убивать, и даже если это были враки, они вселяли в сердца самых юных моряков «Льва» ужас, и почти все обходили Харпера стороной.

Выглядел Харпер не слишком внушительно: не больше шестнадцати лет, не особенно высокий или коренастый – словом, он не наводил издали страх одним своим видом. Однако немногие могли вытерпеть его по-волчьему пронзительный взгляд, и даже мужчины вдвое старше Харпера держались от него на безопасном расстоянии. Бывает, от человека исходит дух опасности, и мудрые люди улавливают его и избегают, а глупых он притягивает; от Билли Харпера исходил как раз такой дух.

Уже в этом юном возрасте он пьянствовал, а настроение его менялось так же непредсказуемо, как погода в Бискайском заливе, и штормило его изрядно. То он смеялся и шутил, то вдруг набрасывался на бедолагу, которому не повезло попасть ему под горячую руку.

Все немногие крохи его доброты доставались Угольку – корабельному коту, черному как сажа. Странно было видеть, как Харпер, обычно мрачный и озлобленный, сидит с котом на коленях, поглаживая его и угощая кусочками из своей тарелки. Кот, в свою очередь, отвечал той же преданностью и ходил за ним, урча и мяукая, пока тот работал.

Единственным человеком на борту, которому Харпер выказывал хоть какое-то расположение, был мальчишка по имени Том Вебстер, правда, сам Том не понимал, за что ему такая честь, ведь он опасался Харпера не меньше, а то и больше остальных – при таком-то внимании. Тому казалось, что он сидит на пороховой бочке, которая однажды обязательно рванет.

Том не сделал ничего, чтобы вызвать симпатию Харпера, однако товарищи по команде все равно чурались его, не любили и вообще вели себя так, будто это не Харпер, а Том обходился с ними столь плохо.

Он держался настолько угрюмо и недружелюбно, насколько хватало смелости, но все равно Харпер приветствовал его неизменной усмешкой и хлопал по спине, а Том чувствовал на себе холодные взгляды других членов команды: Харпер был его проклятием, наказанием за неведомое преступление.

Том с самого начала боялся и ненавидел Харпера, и со временем эти чувства только росли, искажаясь и усиливаясь из-за некоего душевного расстройства, пока наконец отвращение Тома не окрепло настолько, что словно отделилось от него и превратилось в живое самостоятельное существо. Его жестокие чувства совершенно расходились с действиями и казались еще более зловещими потому, что никто вокруг о них не подозревал. Том ненавидел Харпера и презирал товарищей по команде. Он был лучше их всех.

И все же Том не собирался делать этого – по крайней мере, так он говорил себе впоследствии. Ведь он совсем не плохой, или хотя бы не был плохим до того самого мгновения. Просто все так сложилось. Судьба расставила кегли, и ему не оставалось ничего, кроме как их сбить.

В конце концов, не стой Том на вахте в ту безлунную ночь, не пройди мимо него, спотыкаясь, пьяный Харпер и не перегнись через фальшборт – что ж, тогда Том не схватил бы его за ноги и не швырнул бы в воду. Судьба, ни больше ни меньше. Так он говорил сам себе.

Падая, Харпер выбросил руку – ту самую руку с татуировкой – и схватился за поручень. Том отступил, не зная, помочь ему или нет. Совесть его кольнула, но недостаточно сильно, чтобы броситься на помощь. Он лишь неотрывно смотрел на руку и мертвую голову,