— Кто умер? — сказал Хосефино. — Почему у вас такие похоронные физиономии?

— Держись покрепче, а то упадешь, непобедимый, — сказал Обезьяна. — Приехал Литума.

Хосефино открыл рот, но ни слова не вымолвил; с минуту он только моргал с застывшей на лице растерянной улыбкой, потом начал потирать руки.

— Часа два назад, автобусом из Роггеро, — сказал Хосе.

Окна колледжа св. Михаила были освещены, и в воротах инспектор хлопал в ладоши, торопя учащихся вечерней смены. Подростки в форме, болтая, шли к школе под шелестящими рожковыми деревьями, окаймляющими улицу Либертад. Хосефино засунул руки в карманы.

Тебе бы надо прийти, — сказал Обезьяна. — Он нас ждет.

Хосефино пересек проспект, запер дверь своего дома, вернулся на сквер, и все трое молча двинулись в путь.

Неподалеку от улицы Арекипа им повстречался отец Гарсиа. Закутанный в свой широкий серый шарф, он шел сгорбившись, волоча ноги и отдуваясь. Он показал им кулак и крикнул: «Безбожники!» «Поджигатель!» — ответил Обезьяна, и Хосе повторил: «Поджигатель, поджигатель!» Они шли по правой стороне улицы, Хосефино — посередине.

— Как же так, ведь автобус из Роггеро приходит рано утром или ночью, но не в это время, — сказал Хосефино.

— Они застряли в Куэста де Ольмос, — сказал Обезьяна. — У них лопнула шина. Они сменили ее, а немного погодя у них лопнули еще две. Вот невезение.

— Мы просто оцепенели, когда увидели его, — сказал Хосе.

— Он хочет тут же куда-нибудь пойти и отпраздновать это дело, — сказал Обезьяна. — Он остался привести себя в порядок, а мы пошли за тобой.

— Что же будем делать? — сказал Хосе. Тебе решать, брат, — сказал Обезьяна.

— Тогда приведите кореша, — сказал Литума. — Мы выпьем с ним стаканчик-другой. Ступайте за ним. Скажите, что вернулся непобедимый номер четыре. То-то он вылупит глаза.

— Ты серьезно говоришь? — сказал Хосе.

— Совершенно серьезно, — сказал Литума. — Я привез несколько бутылок «Соль де Ика», вот мы и разопьем с ним одну. Мне охота его повидать, честное слово. Ну идите, а я пока переоденусь.

— Непобедимый называет тебя не иначе как корешем, — сказал Обезьяна. — Он уважает тебя так же, как нас.

— Представляю себе, как он засыпал вас вопросами, — сказал Хосефино. — Что вы ему наплели?

— Ошибаешься, мы об этом вообще не говорили, — сказал Обезьяна. — Он даже не упомянул о ней. Может, он ее уже забыл.

— Когда мы придем, он начнет нас расспрашивать, — сказал Хосефино. — Надо с этим покончить сегодня же, пока ему не насплетничали.

— Это ты возьми на себя, — сказал Обезьяна. — У меня духу не хватает. Что ты ему скажешь?

— Не знаю, — сказал Хосефино. — Смотря как обернется дело. Если бы он по крайней мере дал знать, что приедет, а то вдруг свалился нам на голову. Черт подери, я этого не ожидал.

— Да перестань ты потирать руки, Хосефино, — сказал Хосе. — Я от этого тоже начинаю нервничать.

— Он очень изменился, Хосефино, — сказал Обезьяна. — Немножко постарел. И уже не такой толстый, как раньше.

На проспекте Санчеса Серро зажглись фонари. По сторонам еще тянулись большие богатые дома, выкрашенные в светлые тона, с резными балконами и бронзовыми дверными молотками, но вдали уже вырисовывались трущобы Мангачерии. По шоссе в сторону Нового Моста ехала колонна грузовиков, на тротуарах жались к подъездам парочки, носились ватаги мальчишек, ковыляли старики с палками.

— Белые осмелели, — сказал Литума. — Теперь они разгуливают по Мангачерии, как у себя дома.

— Все из-за проспекта, — сказал Обезьяна. — Это был настоящий удар по мангачам. Когда его прокладывали, арфист говорил, что нас подсекли под корень — кончилась независимость, все будут совать сюда свой нос.

— Теперь нет белого, который не завертывал бы в наши чичерии, — сказал Хосе. — Ты видишь, брат, как выросла Пьюра? Повсюду новые здания. Хотя после Лимы тебе это, наверное, не бросается в глаза.

— Вот что я вам скажу, ребята. Я кончил шататься по свету, — сказал Литума. — Я много думал все это время и понял: не повезло мне потому, что я не остался в своем краю, как вы. Хоть это по крайней мере я понял и хочу умереть здесь.

— Может быть, он передумает, когда узнает, что случилось, — сказал Хосефино. — Ему станет стыдно, что на улице люди на него пальцем показывают. И тогда он уедет.

Хосефино остановился и достал сигарету. Хосе и Обезьяна заслонили его от ветра, он закурил, и они не спеша пошли дальше.

— А если он не уедет? — сказал Обезьяна. — В Пьюре им двоим будет тесно, Хосефино.

— Вряд ли Литума уедет, потому что он возвратился пьюранцем до мозга костей, — сказал Хосе. — Не то что в тот раз, когда вернулся с гор, тогда ему все здесь было постыло. В Лиме у него пробудилась любовь к родной земле.

— Не надо мне никакой китайской кухни, — сказал Литума. — Я стосковался по пыоранским блюдам. Хочу хорошего секо из чабело, пикео и море кларито[17].

— Тогда пойдем к Анхелике Мерседес, — сказал Обезьяна. — Она по-прежнему царица стряпух. Ты еще се не забыл?

— Лучше в Катакаос, — сказал Хосе. — В «Пропавшую повозку». Нигде нет такого кларито, как там.

— До чего вы обрадовались, что приехал Литума, — сказал Хосефино. — Оба прямо сияют.

— В конце концов, непобедимый, он наш двоюродный брат, — сказал Обезьяна. — Всегда приятно снова увидеть родного человека.

— Надо повести его куда-нибудь, — сказал Хосефино. — Подпоить немножко, а уж потом говорить.

— Подожди, Хосефино, — сказал Обезьяна. — Мы тебе еще не все рассказали.

— Завтра пойдем к донье Анхелике, — сказал Литума. — Или в Катакаос, если хотите. Но сегодня вы должны меня ублажить, я знаю, где отпраздновать мое возвращенье.

— Куда же, черт побери, он хочет пойти? — сказал Хосефино. — В «Королеву»? В «Три звезды»?

— К Чунге-Чунгите, — сказал Литума.

— Куда там, — сказал Обезьяна. — Ни больше ни меньше как в Зеленый Дом. Вот так-то, непобедимый.

— Ты сам дьявол во плоти, — сказала мать Анхелика и наклонилась над темной фигурой Бонифации, припавшей к земле, как затравленный зверь. — Злодейка, неблагодарная.