Чтобы уговорить меня, они рассказывали мне о своих родных местах, — сказала Бонифация. — Они сулили мне все на свете, и мне стало их жалко, мать.

— Ты даже врать не умеешь, Бонифация, — сказала начальница с возмущенным жестом и снова сложила руки, мелькнувшие в синеватом сумраке, как белые птицы. — Девочки, которых мать Анхелика привезла из Чикаиса, не говорят по-христиански. Видишь, как ты напрасно грешишь?

— Я говорю по-язычески, мать, только ты этого не знала. — Бонифация подняла голову, и из-под шапки волос на миг блеснули два зеленых огонька. — Я слушала изо дня в день, как девочки говорят между собой по-своему, вот и сама научилась, а тебе не сказала.

— Врешь, окаянная, — вскричала мать Анхелика, а начальница слегка всплеснула руками. — Смотрите, мать, что она теперь выдумала. Разбойница!

Но тут ее прервало, как дикий вызов, раздавшийся из темноты, рычание, урчание, хрипение, перемежающееся высокими, скрипучими звуками, словно в кладовой притаился зверь, который выдал себя, внезапно рассвирепев.

— Видишь, мамуля? — сказала Бонифация. — Разве плохо я говорю по-язычески?

Каждый день перед завтраком монахини и воспитанницы слушают мессу. Служат ее иезуиты из соседней миссии, обычно отец Венансио. По воскресеньям открываются боковые двери часовни, чтобы на службе могли присутствовать жители Санта-Мария де Ньевы. Местные власти никогда не пропускают воскресную мессу, а иногда приходят и окрестные крестьяне, каучеро[18]и полуголые агваруны, которые теснятся в дверях. По вечерам мать Анхелика и Бонифация приводят воспитанниц на берег реки и позволяют им плескаться в воде, ловить рыбу, лазить на деревья. По воскресеньям завтрак бывает более обильным, чем в будни, и обычно включает мясо. Воспитанниц в миссии около двадцати, в возрасте от шести до пятнадцати лет. Все они агварунки. Впрочем, иногда среди них оказывается девочка из племени уамбисов или даже шапра. Но это случается нечасто.

— Мне неприятно, Акилино, что от меня никакой пользы, — сказал Фусия. — Я бы хотел, чтоб все было как раньше. Помнишь, как мы чередовались?

— Помню, приятель, — сказал Акилино. — Еще бы мне не помнить, ведь благодаря тебе я и стал тем, кто я есть.

— В самом деле, если бы я не приехал в Мойобамбу, ты бы до сих пор ходил из дома в дом и продавал воду, — сказал Фусия. — До чего ты боялся реки, старик.

— Я только Майо боялся, потому что мальчишкой чуть не утонул в ней, — сказал Акилино. — А в Румийаку я всегда купался.

— В Румийаку? — сказал Фусия. — Она протекает через Мойобамбу?

— Ну да, на том краю, где развалины, где ламисты[19]живут. Как же ты не помнишь, Фусия, тихая такая речка. Там еще много апельсиновых рощ. Неужто ты и эти апельсины не помнишь? Слаще их нет на всем свете.

— Мне стыдно, что ты весь день гнешь горб, а я лежу как мертвый, — сказал Фусия.

— Да ведь здесь и грести не приходится, приятель, — сказал Акилино. — Только правь рулем, вот и все. Теперь, когда мы миновали пороги, Мараньон сам работает за нас. Мне не нравится только, что ты все молчишь да смотришь на небо с таким лицом, как будто видишь чулья-чаки.

— Никогда я его не видел, — сказал Фусия. — Здесь, в сельве, все его видели, а я ни разу. И в этом мне не повезло.

— Скажи лучше, повезло, — ответил Акилино. — А знаешь, однажды чулья-чаки явился господину Хулио Реатеги. В одном ущелье на Ньеве, говорят. Но Реатеги заметил, что он сильно хромает, и, разглядев маленькую ногу, стал стрелять и прогнал его. Кстати, Фусия, из-за чего ты поссорился с сеньором Реатеги? Наверняка ты сыграл с ним какую-нибудь скверную шутку.

Это было не раз, старик, а впервые еще до того, как он познакомился с ним, вскоре после приезда в Икитос. Много позже он сам рассказал эту историю Реатеги, и тот очень смеялся: так, значит, это ты облапошил бедного дона Фабио, а Акилино — сеньора дона Фабио, губернатора Сайта-Мария де Ньевы?

— К вашим услугам, сеньор, — сказал дон Фабио. — Что вам угодно? Вы пробудете долго в Икитосе?

Да, он пробудет здесь довольно долго, а может быть, и обоснуется окончательно. Он, знаете ли, лесопромышленник, собирается построить лесопильный завод поблизости от Науты и ждет инженеров. За платой он не постоит, но у него много работы и ему нужна большая, удобная комната, а дон Фабио: еще бы, конечно, сеньор, он для того и поставлен, чтобы служить клиентам. Словом, он клюнул на удочку, старик.

— Он дал мне лучшую комнату в гостинице, с окнами в сад, где росли панамские пальмы, — сказал Фусия. — Он приглашал меня завтракать и без умолку болтал о своем хозяине. Я его едва понимал — в то время я испанский знал очень плохо.

— А сеньора Реатеги не было в Икитосе? — сказал Акилино. — Он уже тогда был богат?

— Нет, по-настоящему он разбогател потом, на контрабанде, — сказал Фусия. — Но у него уже была эта гостиница и он начинал торговать с племенами, для этого он и поехал в Сайта-Мария де Ньеву. Он скупал каучук и перепродавал его в Икитосе. Тут-то мне и пришла мысль заняться этим делом. Но всегда одно и то же — для этого нужен был капиталец, а у меня не было ни сентаво.

— И много ты денег украл, Фусия? — сказал Акилино.

— Пять тысяч солей, дон Хулио, — сказал дон Фабио. — И вдобавок мой паспорт и несколько серебряных приборов. Я очень огорчен, сеньор Реатеги, я понимаю, как плохо вы будете думать обо мне. Но клянусь, я буду работать в поте лица своего и возмещу мам все до последнего сентаво.

— И ты никогда не чувствовал угрызений совести, Фусия? — сказал Акилино. — Уже много лет я собирался задать тебе этот вопрос.

— Из-за того, что я обокрал этого пса Реатеги? — сказал Фусия. — Он оттого и богат, что наворовал больше, чем я, старик. Но у него было кое-что для начала, а у меня — ничего.

— Для чего же тогда у вас голова на плечах? — сказал Хулио Реатеги. — Как же вам не пришло на ум хотя бы спросить у него документы, дон Фабио?

Но он спросил документы, и паспорт у него был новехонький, откуда же ему было знать, что он фальшивый, дон Хулио? И к тому же он был так хорошо одет и так солидно держался. Он даже думал про себя: когда сеньор Реатеги вернется из Санта-Мария де Ньевы, я ему представлю его, и они вдвоем будут делать большие дела. Что говорить, он был неосторожен, дон Хулио.

— А что у тебя было тогда в этом чемодане, Фусия? — сказал Акилино.

— Карты Амазонии, сеньор Реатеги, — сказал дон Фабио. — Огромные, вроде штабных. Он их повесил на стены и говорил, что ориентируется по ним, обдумывая, где устроить лесоразработки. Он ставил на них значки и делал пометки на бразильском, вот что странно.

— Ничего странного, дон Фабио, — сказал Фусия. — Меня интересует не только лес, но и торговля. Иногда полезно иметь контакты с туземцами. Поэтому я и обозначил племена.