– Но, Каденька, откуда ж я мог знать? – попытался оправдаться Златовратский, оглядываясь и ища поддержки. Обе дочери, не принимавшие участия в хлопотах, смотрели на него равно неодобрительно. Только в маслиновых глазах Айшет сквозило сочувствие к хозяину, но Левонтий Макарович, конечно, не замечал его. Казалось, что от неудобства сложившейся позиции и собственного нелепого существования он сейчас встанет на одну ногу, сделавшись еще больше похожим на аиста. – Мне ж никто не сказал, по какому поводу… Я ex abrupto[1]вынужден был…

– Не муж, потому что кольца нет, – решительно заявила Любочка и мотнула подбородком в сторону расслабленно лежащей кисти Софи.

– И не брат. Фамилии разные, – задумчиво произнесла Аглая.

– Может, двоюродный. И какая разница! Все бы вам… – с раздражением сказала Надя, несильно, но решительно похлопывая Софи по бледным щекам. – В любом случае – близкий человек. За дальним через всю страну не поедешь.

– Да. Верно, – в один голос согласились сестры, с напряженным вниманием вглядываясь в тонкие, хотя и не совсем правильные черты гостьи. Казалось, пользуясь ее беспомощным состоянием, они хотят по лицу прочесть какую-то тайну, которую, находясь в бодрости, она ни за что не доверила бы им.

– Только бы горячки не случилось, – озабоченно сказала Леокардия Власьевна. – Горячка в таких случаях – это верная смерть. Потому что организм не борется. У Мендельсона в его «Трактате о болезнях» про это есть. Да и у графа Толстого чудесно описано. Помните смерть князя Андрея и болезнь Наташи? Что касается описания физиологии и ее связи с psyche, Толстой – гений. И не спорьте.

– Qui vivra verra, – пробормотал Златовратский.

– А мы ее не отпустим никуда! – с вызовом сказала Любочка. У нее был вид ребенка, у которого хотят отобрать только что подаренную игрушку. – Пусть хоть в моей комнате спит. А я пока у Аглаи ночевать буду, коли она не захочет. Аглая, да? Каденька, скажи!

– Конечно, конечно, девочки, – рассеянно согласилась Леокардия Власьевна. – И думать нельзя, чтоб ее в таком состоянии по морозу в гостиницу везти. Да и какой там уход!

– Ура! Ура! – запрыгала Любочка и захлопала в ладоши.

Надя, стоявшая на коленях у кушетки и протиравшая уксусом виски Софи, посмотрела на сестру, как смотрят на надоедливых дурачков. Аглая кивнула, неизвестно с чем соглашаясь.

Киргизка Айшет подобралась поближе и осторожно улыбнулась открывшей глаза Софи. Огонек свечи, которую она держала в руке (чтоб Златовратской светлее было рыться в своей корзине), отразился бликом от ее белоснежных зубов. Софи зажмурилась.

До поздней ночи хлопотали в доме Златовратских вокруг неожиданной гостьи. Сама Златовратская, ее дочери, горничная барышень Арина, кухарка Светлана и призванная на помощь Вера – всем находилось дело.

Изгнанный Златовратский в халате с кистями одиноко сидел в маленьком кабинете, пил мадеру и читал Овидия. Темноглазая Айшет, улучив момент, принесла ему большой кусок пирога с рыбой и чай. Поблагодарить ее он забыл, но посмеялся над цепляющейся за дверь корзиной с медикаментами, с которой она, буквально повинуясь указаниям Каденьки, не расставалась ни на минуту. В сущности, Левонтию Макаровичу было чрезвычайно хорошо одному, и, не желая Софи никакого зла, он тем не менее хотел, чтобы ее болезнь и хлопоты над ней подольше занимали его безусловно любимых, но таких беспокойных женщин…

В трактире «Луизиана» давно разошлись последние посетители. Прибравшись и подсчитав дневную выручку (почти в три раза превышавшую обычную, не считая тех, кому записали в кредит), Самсон и Роза с удовольствием отужинали и легли в обширную супружескую кровать с пологом и двумя перинами.

– У-у, кошка драная! – сказала Роза, уже сидя на кровати в ночной сорочке с кружевами, и погрозила кулаком в сторону скрывавшейся за промороженным окном темноты.

– Полно, Розочка, не надо тебе нервничать, – успокоил жену Самсон, погладил по сдобному плечу, приподняв рукав, коснулся теплой кожи толстыми губами. – Спи, мой ангел, пока мы вместе, наш гешефт от нас никуда не убежит…

Спустя пять минут Самсон уже заливисто храпел, а Роза слипающимися глазами смотрела перед собой в темноту и упрямо призывала на голову «драной кошки» всевозможные земные и небесные кары.

В просторной, со вкусом обставленной комнате Ильи далеко за полночь горела свеча. Сам молодой трактирщик лежал на боку на неразобранной кровати, лущил в стоящую рядом миску кедровые орешки и, прилежно шевеля влажными губами с прилипшей к ним коричневой шелухой, читал французский любовный роман, выучивая наизусть галантные обороты, комплименты и обращения к даме.

1884 г. от Р. Х., 3 февраля,

Тобольская губерния, г. Егорьевск

Здравствуй, милая подруга Элен!

Спешу сообщить тебе последние новости моей сибирской эскапады. Поиски мои пока что застопорились, и я, с небольшою простудой и неизменно молчаливою Верой, осела в славном городке с оригинальным названием Егорьевск.

Жителей здесь немного, русских и того меньше, образованное же сословие легко сосчитывается на пальцах двух рук.

Приютила меня семья директора местного училища. Сам господин Златовратский ничем из себя особенным не интересен, а вот его жена, Леокардия Власьевна, – преудивительнейшее создание. Разъезжая по делам (а их у нее едва ли не более, чем у мужа), она сама правит лошадью и исправнее чувствует себя в мужской, нежели чем в женской одежде. На задах собственного дома устроила амбулаторию, для которой тут же изготовляет лекарства (не имея при этом никакого образования, а все знания почерпнув исключительно из книг, здравого смысла и практических наблюдений). В амбулатории она бесплатно лечит самоедов, приисковых рабочих и прочих недостаточных людей. По взглядам – горячая сторонница всяческого равноправия и полного удаления сословных предрассудков. В целом госпожа Златовратская представляет собой практически развившийся тип нашей милой Оли Камышевой. Внешность ее столь же экзотична, как и избранный ею тип жизни. Крестьянка по рождению, получившая по случаю приличное образование, нынче она представляет собой подобие изящной, хотя и страховидной дамы. Весьма крупная, сильная в движениях, напоминает верблюда из зверинца. Во всем облике – потасканная, героическая, неразрушимая элегантность.

Трое ее дочерей, за малым разбросом лет – наши сверстницы, забавным образом унаследовали материнскую оригинальность по частям. Старшей, Аглае, досталась магическая верблюжья походка. Наде – серьезность и сосредоточенность на деле, так, как она его в данный момент понимает. Любочка же целиком унаследовала материнскую живость и более всего напоминает взъерошенного воробья, только что выскочившего из зимней птичьей сутолоки над горсткой просыпанных зерен.