– Конечно, знаю. Восхитительный холл, Сесиль, чуть не половина Scala по величине… Он поднимается посредством подземной машины. Это огромное помещение, великолепное, посмотрите, Сесиль. Е come ê ben accommodato!.. Gosto ingiese…

И они принялись говорить по-итальянски; мадам Учелли с видом знатока указывала своей спутнице на прекрасное убранство дома, а Мод тем временем говорила вполголоса с Этьеннет:

– Я ненавижу ее, она просто отвратительна мне из-за Жюльена, который вынужден был наконец послать подальше ее от себя. Да, милая моя, это такой темперамент, сильный, мужской – ее душа имеет два пола, я ненавижу ее… она подкупает наших слуг, чтобы шпионить за мной; несколько раз я заставала ее с Бетти или Жозефом, с которыми она шушукалась. Но пусть ее, если она, в самом деле, может петь на вечере, это непременно привлечет публику. Ты понравилась ей потому, что ты хорошенькая… Только не сходись с ней близко: вы скоро поссоритесь.

– Ты прелесть! – воскликнула Этьеннет. – Благодарю тебя от души. Я ухожу совершенно счастливая. Как жаль, что я ничем не могу услужить тебе!

Гости ощупывали в это время шелковую материю на занавесках.

– Приходи почаще – сказала Мод – это самое приятное, что ты можешь мне сделать. У меня ведь никого нет, с кем бы я могла поговорить по душе, а иногда бывает так гадко, так тяжело. А может быть, – прибавила она, подумав, – и я попрошу у тебя… услугу. Скажи, не можешь ли ты иногда принять меня у себя… у твоей матери… дать иногда в мое распоряжение… хм… одну комнату?

– Да всю квартиру, если желаешь, милая моя. С тех пор как мама не встает по болезни со своего кресла, – у нее, знаешь, ревматизм сердца, – я полная хозяйка, весь дом на мне.

– Видишь, – продолжала Мод, стараясь пересилить волнение и говорить твердо, – мне в свою очередь придется принять там одного… знакомого тебе человека.

– Жюльена?

– Тебе это неприятно? Компрометирует тебя?

– О! разве меня можно скомпрометировать? – с грустью проговорила девушка. – Таких, как я, ничто не может скомпрометировать! Делай, что хочешь. Квартира в твоем распоряжении.

– Благодарю. Так рассчитывай на меня вполне. Итак, мы заключим маленький союзный договор? Ты увидишь, что я хороший союзник.

Они приблизились к мадам Учелли и мадемуазель Амбр.

– Извините меня, – сказала Мод. – Мадемуазель Дюруа уходит и дала мне одно поручение.

– Вы уже уходите? Предсказываю вам большой успех, – сказала мадам Учелли. – Соберитесь ко мне, улица Лиссабон, 21, я принимаю по четвергам… вечером бывает музыка, по-семейному, приходите свободно.

Этьеннет поблагодарила и поклонилась.

– A кстати, – спросила итальянка, – вы будете завтра на «Валькирии»?

Этьеннет отвечала:

– О, нет, мадам, я не могу иметь места на премьеры.

– О! да, вам и не надо брать места, вы, такая артистка и не будете, сага, и такая красавица… Che peccato… – засуетилась итальянка, схватив девушку за руки, как старую знакомую. – Приходите в мою ложу… бенуар 15… будет мадемуазель Амбр, граф Рустоли… Кто еще? Может быть, господин Люк Летранж, хороший знакомый Рувр.

В это время лакей в белых перчатках впустил без доклада через двери большой залы очень изящного господина лет тридцати пяти, белокурого, с красивым, но помятым лицом. Он подошел, улыбаясь.

– Я услышал мое имя. Что тут говорили обо мне?

Он поцеловал протянутые ему руки. Учелли воскликнула:

– A! Синьор Лучча! Вот интересно, мы только что говорили о вас, а вы тут как тут явились, точно привидение.

Этьеннет простилась и ушла. Когда Мод проводила подругу и вернулась к гостям, все устроились около камина.

Камин был из белого мрамора новогреческого стиля; единственным украшением на нем была статуэтка Танагра, изображавшая весталку с курильницей в руках, и две высокие вазы с орхидеями. В очаге медленным огнем горело полено, почти совсем уже обуглившееся.

Вскоре дверь снова открылась, и вошла новая посетительница, пожилая дама с двумя молодыми девушками, одинаково одетыми, довольно красивыми, но анемичными. Их звали Мартой и Мадлен. Мадлен была живее, веселее, Марта была молчалива, немного рассеянна, глаза ее блуждали, румянец быстро появлялся. Вместе с тем, сестры были похожи между собою. Мод представила им:

– Мистер Люк Летранж, директор кабинета министра внутренних дел; мадам де Реверсье, мадемуазель де Реверсье… Впрочем, вы, кажется, знакомы?

– Разве в Париже существует хотя бы одна девица, которую бы не знал господин Летранж? – сказала, смеясь мадам Учелли.

– Нет, – ответил тот вполголоса. – Я знаком только с некоторыми специалистками.

– Как здоровье вашей милой маман? – спросила, усаживаясь, мадам Реверсье.

– Она не совсем здорова… Раньше пяти часов, вероятно, не выйдет.

– А Жакелин?

– Она на своих литературных курсах. Но теперь уже половина пятого, она сейчас придет. Вы ее увидите.

Мадам Учелли, разговаривая с Летранжом, перебила:

– Что это за курсы, Мод? Это на улице Сен-Оноре, где молодой человек тридцати лет преподает девушкам нравственность?

– И мужчинам также, – поправила Мод, – эти курсы для обоего пола.

– Вместе с мужчинами?

– Вместе. Это курс смешанный.

– Вот это интересно! – сказал Летранж, – надо мне тоже взять там несколько уроков нравственности.

– Вас не примут туда, вы пользуетесь слишком дурной репутацией в семейных домах, компрометируете девиц.

– Да нет же, напротив, это они меня компрометируют.

Мод переменила разговор:

– Кто едет завтра на «Валькирии»?

– У меня есть местечко, – сказал Летранж.

Мадам Реверсье объявила:

– Нам предложили места, но мне кажется, что моим дочерям неприлично слушать «Валькирии».

Все заспорили, мадам де Реверсье находила второй акт крайне неприличным, мадам Учелли громко протестовала именем искусства. Мадлен и Марта также приняли участие в споре, высказав каждая свое мнение.

– Но – возразил Летранж, обратившись к Мадлен, – как видно, вы прекрасно знаете либретто, так почему же вы находите неприличным видеть ее на сцене? В чем же неприличие?

– Неприличие в том, что это будет публично, милый мой, и другие «увидят, что мы ее слушаем». Ведь, не посмеете вы сказать громко тот вздор, какой говорите отдельно каждой из нас, мне, сестре, Жакелин? Отвечайте, правда? Что вы так смотрите на меня?

– Я смотрю на ваши губки – ответил Летранж, – и думаю о гораздо больших глупостях, чем те, которые я вам говорил.

Мадлен усмехнулась:

– Ну, так подождите немножко говорить о них, пока еще мало собралось. Мама слушает; вы знаете, она не особенно доверяет вам.