…Вопросы, вопросы. Сколько их! Почему, если принять на веру традиционную и якобы пересмотру не подлежащую характеристику Петра III, его имя стало столь популярным в народной среде? Причем не только российской, но и зарубежной. Почему на протяжении длительного времени оно буквально магнитизировало сознание широких демократических кругов? Что это — следствие только лишь наивности и иллюзорности политических представлений народных масс? Полнейшая утрата ими здравого смысла? Ошибка? Но почему не только в России, а и в сопредельных странах? Есть над чем задуматься.

Не объясненный в литературе, на первый взгляд непонятный алогизм привлек мое внимание давно, еще в 1960-х годах. И по мере знакомства с историографией вопроса я все более сталкивался с заключенным в ней парадоксом. К оценке Петра Федоровича и к изучению осененной его именем народно-утопической легенды, как правило или преимущественно, обращались ученые разных исследовательских установок: с одной стороны, специалисты по социально-экономической и политической истории России, зарубежных сюжетов не касающиеся, с другой — специалисты по истории народной культуры (фольклористы, этнографы, философы и некоторые другие). Единство объекта познания раскалывалось, фактически исчезало. Между тем в реальной жизни все взаимосвязано, упирается в конечном счете в человека соответствующей эпохи.

И в поисках ответа на занимавшие вопросы я решил пойти иным, нетрадиционным путем, чтобы взглянуть на личность и дела Петра Федоровича объективно, в системном единстве, привлекая по мере возможности неизвестные и заново перечитывая уже вошедшие в поле зрения исследователей печатные и рукописные источники.

Ни о какой «посмертной реабилитации» речи быть не может. Речь о совершенно ином — о попытке постижения правды прошлого. Петр III интересен не только как политик, но прежде всего как человек. Человек, самим фактом рождения включенный в определенные правила игры, нарушить которые могла только его смерть. И еще речь пойдет об отзвуке и восприятии его имени и дел в народном сознании, в котором надежды сплелись с иллюзиями, а правда с вымыслом.

«"Мы, кажется, вступили в область догадок", — заметил доктор Мортимер. "Скажите лучше — в область, где взвешиваются все возможности, с тем чтобы выбрать из них наиболее правдоподобную. Таково научное использование силы воображения, которое всегда работает у специалистов на твердой материальной основе"» (А Конан Дойл. «Собака Баскервилей»).

Наш путь по извилистым тропам и перепутьям истории начинается…

Канун и события Дня святых первоверховных апостолов Петра и Павла в июне 1762 года стали триумфом для Екатерины II и поражением для Петра III. Об этом по горячим следам свидетельствовали современники и участники случившегося. Об этом многократно, с добавлением подлинных и вымышленных деталей вот уже более двух столетий повествуют историки и писатели. Неудивительно: даже видя одновременно одно и то же, люди зачастую приходят к различным, порой противоположным умозаключениям. Что уж говорить о тех, кто кровно заинтересован в отстаивании своих взглядов! И тогда зерна правды дают всходы лжи либо прекраснодушных, или, наоборот, леденящих душу мифов. Поистине правду от мифа порой отделяет всего один шаг. Но и от мифа при определенных условиях до правды иной раз не более того. Постараемся взглянуть на то, что происходило в окрестностях Петербурга и в самой столице 28–29 июня 1762 года, глазами вольных или невольных свидетелей этих быстротечных и бурных дней и часов.

…Гребцы лихорадочно нажимали на весла, с трудом разворачивая галеру от Кронштадта на Ораниенбаум. А начиналось так.

Пятница, 28 июня. Покончив с утренними военными экзерцициями на плацу потешной ораниенбаумской крепости Петерштадт, император вместе со своей фавориткой Елизаветой Романовной Воронцовой, в сопровождении придворных дам и кавалеров выехал в Петергоф. Пока кортеж двигался по приморской дороге, Петр Федорович предавался размышлениям, что, конечно, было нелегко в общей обстановке веселья и предвкушения завтрашнего праздника. Ожидался торжественный обед и не менее торжественный ужин в присутствии супруги императора Екатерины Алексеевны, музыка, танцы, фейерверк.

Петр любил этот праздник, напоминавший ему и о его деде Петре Великом, и о сыне Павле. И конечно, о том, что торжественное празднование Дня первоверховных апостолов должно было произойти впервые с тех пор, как он, законный русский государь, занял прародительский престол. Было приятно и другое — в его присутствии должен был выступить Ломоносов с речью «Об усовершенствовании зрительных труб». И не в том дело, что тема эта императору была небезразлична, поскольку имела касательство к военным потребностям. Важно то, что Михаил Васильевич был давно ему известен и, как он слышал от Ивана Ивановича Шувалова, пользовался среди русских популярностью.

К этим мыслям примешивались и другие, все время его тревожившие. Как ко всему ожидаемому отнесется Она, все время отталкивающая своего мужа, но вместе с тем непостижимо влекущая его к себе. Он попытался отогнать тягостную мысль, которая, быть может, многое объясняла в истории взаимоотношений царственных супругов. Нет, скорее во взаимоотношениях двух людей — мужа и жены, мужчины и женщины. В последний раз они виделись 19 июня на спектакле в ораниенбаумском театре. А перед этим, 24 мая, состоялся званый обед по случаю мира с Пруссией. Тогда-то она в очередной раз вывела Петра Федоровича из себя настолько, что он во всеуслышание назвал ее дурой. И это слышали не только свои, придворные, но, черт их побери, и иностранные посланники. А Екатерина, отказавшаяся было стоя выпить за благополучие императорского дома, залилась слезами. О, это она умела делать превосходно! И откуда у нее только слезы берутся, да еще ко времени, — подивился Петр. Дядюшка, Георг Гольштейнский, тогда опять все напортил: заставил помириться. И нестерпимая обида вновь пронзила императора.

Дабы отвлечься, он стал гадать, какой музыкой порадует его в Ропшинском дворце любимый им композитор Арайя. Пожалел, что нужно еще подождать, пока партитура будет завершена. Зато завтра в Петергофе он встретит полк, которым командует Адам Васильевич Олсуфьев. Один из первых полков, возвращающихся в Россию после замирения с Фридрихом. Если в ближайшие дни не удастся договориться с датчанами, то сбудется то, о чем мечтал он многие годы: он осуществит завет покойного отца, герцога Гольштейн-Готторпского Карла Фридриха, возглавит поход российских и гольштейнских войск против датского короля, удерживающего уже несколько десятилетий Шлезвигское герцогство и значительную часть территории Гольштейна. И пойдут в этот поход под его, императора, командой не только армейские, но и гвардейские полки. Они давно отвыкли от настоящей воинской службы, погрязли в разгуле и дворцовых интригах. За всем этим, несомненно, чувствуется рука Екатерины. Он знал, что в гвардии его не любят. Правда, с преображенцами у него отношения хорошие: как-никак он шеф этого полка с давних пор! В прочих полках он уверен не был, а потому решил сейчас о том не думать. Все же по какой-то ассоциации в голове всплыло другое имя — Иван Антонович. С ним он недавно виделся в Шлиссельбурге. «Он Иван III, а я Петр III, кто же будет следующим?» — ухмыльнулся Петр Федорович. Впрочем, не свергни тетушка 21 год тому назад Ивана, не быть бы ему, Карлу Петеру, герцогу Гольштейнскому или, как почему-то говорят русские, Голштинскому, российским императором. Да, но в таком случае стал бы королем Швеции. Сидел бы спокойно в Стокгольме, а не терзался мыслями о своем будущем в этой огромной, непонятной России. Черт бы побрал тетушку, по приказу которой привезли его в начале 1742 года сюда словно кота в мешке. Наследником-то она его объявила, но за каждым шагом следила, от себя никуда далеко не отпускала без разрешения. Значит, судьба. А раз Россия, то он и здесь обязан выполнять свой долг. Так уж ему на роду написано. Но вот и Нижний парк Петергофа: громада Большого дворца, фонтаны, канал и Финский залив. Эту летнюю императорскую резиденцию он терпеть не мог. Она всегда напоминала ему смесь балагана с осиным гнездом. Потому стремился в свой Ораниенбаум. А вот супруга его чувствовала себя в Петергофе как рыба в воде. И в пику ему летнее время любила проводить здесь, но жила не в Большом дворце, а в новопостроенном павильоне Монплезира. К нему-то и направился император, сопровождаемый свитой. Но их ожидало нечто странное: двери павильона были затворены. Прислуга сообщила, что вечером, отправляясь на покой, Екатерина Алексеевна наказала ее не беспокоить до тех пор, пока сама утром не явится. Более того, государыня удалила из внутренних покоев всех, потребовав, чтобы ее оставили совершенно одну.