– Чудеса наших невидимых масок и подготовки позволяют жить без еды, без воды и без сна, никогда не старея. – Он снова сложил руки на коленях, сцепив пальцы. – Но в Лабиринте убивает не отсутствие всего этого. Безумие подкрадывается, как наемный убийца. Шейха Агнея его поборола. Она осталась у входа и исследовала только одну пещеру.

– Агнея… Однажды я с ней встречался. – Я вспомнил бледную девушку с повязанными ярким шарфом волосами и в грубом шерстяном платье; она стояла перед троном в огромном зале. – Лет двадцать пять назад. Она выглядела моложе тебя. Она отказалась помогать отцу Мурада в войне против Аланьи и в переправе через Юнанское море. Шах Джаляль разбил пару кубков с досады, но ему хватило ума не бросить кубок в мага. – Я не мог забыть ее добрые глаза, когда она подошла ко мне с грацией облака. – В тот день я постился, а до заката было еще далеко… Она подошла ко мне, когда я стоял в карауле во дворце, и вытащила из складок плаща мягчайший и белейший хлеб, до той минуты я такого не пробовал. Иногда я думаю, не приснилось ли мне это.

– Наша шейха любила кормить обездоленных. Она всегда помогала слабым, куда бы ни пошла, во имя святой Кали.

Я фыркнул, отмахиваясь от его болтовни.

– А во имя какого святого действуешь ты? Назови мне святого, который любит все жечь. Скажи, чего ты хочешь этим добиться?

Маг элегантно откашлялся.

– Во тьме Лабиринта шейха слышала голос Лат, словно райский ветерок. Без ее проповедей мы лишены небесного ветра. Пусть нам вернут право видеться и говорить с Великим магом Агнеей – вот и все, чего мы просим.

Вполне разумное требование, но я услышал лишь одну сторону, хотелось услышать вторую.

– Я передам твое требование его величеству. – Я снова встал. – А ты пока прояви добрую волю: вели своим сторонникам больше не нападать на игорные дома, таверны и… да, даже на дома наслаждений в Костани.

– На все есть причина, – сказал маг, глядя сквозь меня. Посмотрев на него, я чуть не впал в транс. – Даже на то, чтобы отдать по доброте душевной кусок хлеба стражу во дворце.

Я поежился и вернулся к янычарам, ожидающим в дверях.

Только через час, по пути обратно в Костани, я наконец-то перестал чуять вонь Балаха. Я дышал нормальным воздухом, без запахов немытых и потеющих людей. Через восточные ворота мы проехали прямо к Небесному престолу. Гладкие дороги Костани меня убаюкали. Но дремал я недолго – меня разбудил кучер.

– Это не дворец, – сказал я, выглядывая из окна на узкую улочку.

Мощеную улицу обрамляли двухэтажные дома из желтой глины. Но почему вокруг никого, не считая нашего экипажа?

Кучер поманил меня в ближайшую кофейню с мягкими подушками и низкими деревянными столами и повел на лестницу. Наверху, в яркой комнате с двумя напольными подушками и кальяном, сидел шах Мурад.

– Садись, и давай обойдемся без любезностей, – сказал он. – Мы здесь, чтобы поговорить откровенно. Ты должен говорить прямо и честно, как с близким другом.

– С близким другом? – хмыкнул я, выпустив наружу всю горечь, которую до сих пор проглатывал. – Разве близкий друг пошлет тебя на переговоры совершенно неподготовленным, не сообщив самое важное?

– Ты неправильно меня понял. – Мурад вытащил мундштук изо рта и сердито уставился на меня. – Я – шах, и ты расскажешь мне, что произошло, янычар.

– Вы что, забыли? Вы же сами освободили меня от присяги янычара.

– Ты все равно остаешься моим подданным! – Шах выглядел так, будто готов ударить меня кальянной трубкой. Но вместо этого он затянулся и закрыл глаза. Его дыхание замедлилось. – Прости, Кева. Последние несколько лун выдались нелегкими. Предполагалось, что Великий визирь Эбра введет тебя в курс дела. Ты свободный человек, которого я уважаю, а список таких людей день ото дня становится короче. Вот почему ты здесь. А теперь, прошу тебя, расскажи, что там было.

– Ладно, я выполню свой долг.

Я сел на подушку и пересказал все, что произошло у мага. Шах замолчал, размышляя и затягиваясь кальяном.

– Мир – это болезнь, – сказал шах Мурад, когда я закончил.

Эти слова меня смутили.

Наконец, он протянул мне мундштук. Я глубоко затянулся. Дым со вкусом вишни коснулся легких и вышел через рот, успокаивая.

– Мир. Мир. Мир, – сказал он. – Все его хотят. Но поверь мне, это болезнь. Как проказа или оспа.

– Неужели война лучше?

Стены были расписаны узором из лилий. Так странно было говорить о войне в такой цветастой комнате.

– Лучше или нет, но она грядет. – Шах Мурад закашлялся. – Шпионы доносят мне, что армада крестесцев из пяти сотен кораблей и пятидесяти тысяч воинов только что причалила к острову Никсос, а оттуда при хорошем ветре всего несколько дней пути к тому месту, где мы сейчас сидим. Куда, по-твоему, они направляются?

Один из янычар, стоящих на страже, передал шаху бурдюк вроде тех, что мы используем в военных походах. Мурад отхлебнул из бурдюка, как мучимый жаждой воин после битвы, вытер бороду и передал его мне.

– Предполагаю, что в Демоскар. – Я сделал глоток. Там оказалась обычная вода. Даже когда мы оба были молоды, я никогда не видел, чтобы Мурад пил что-либо, кроме воды или молока. В отличие от отца и брата. – С пятью сотнями кораблей они возьмут портовый город за день, а еще через несколько дней двинутся по земле к Костани.

Шах поморщился, словно мои слова больно стегнули его.

– Наша армия – лишь тень той, которая была при моем отце. Я был глупцом, когда послушал советчиков, трусов, вроде Эбры. «Лучше построить десять больниц», так он говорил, – сказал шах тоненьким голоском, изображая Великого визиря. – «Вы станете народным героем. Люди будут вас обожать». А на самом деле люди полюбят императора Крестеса, когда он заставит их склониться перед своими проклятыми идолами.

Я воспользовался моментом, чтобы затянуться дымом со вкусом вишни.

– Они не доберутся до Костани. Никто не желает склоняться перед крестескими идолами. Мы будем сражаться до последней капли крови.

– Чего в наши дни стоит кровь? Когда шахом был мой отец, все были воинами. Он повел нас через Тесный пролив в Юну, покорять крестеские города, и на юг, за Сир-Дарью, в Аланью. Крестеские императоры пачкали простыни при одной только мысли о воинах из Сирма.

Каждое его слово навевало воспоминания о моей службе шаху Джалялю – и сладкие, и горькие. Но слишком часто воспоминания вызывали уныние.

– А