В трамвае вспоминал правила хорошего тона: Если женщина, сидящая на диване, предлагает вам садиться, не садитесь рядом с ней, а берите отдельный стул. Если же женщина начала разговор, немедленно предложите ей стул и не начинайте разговора, пока она не снимет боты. Не отказывайтесь, если вас просят что-нибудь спеть или сплясать. Вино наливают до пояска рюмки. Во время обеда не курить. Красить губы можно только в ресторане. Подлинно культурный человек не станет вытираться грязным полотенцем.

Трамвай привёз в тишь Крестовского острова. Шаги по размазне дорожек. На ходу несколько страничек «Малого Ламрима» Цзонкаба. А вот и Крестовское голубиное стрельбище, точнее – место, где оно когда-то было. Ржа, проволока, обгорелый (не от страсти ли) матрац, чемодан с письмами и игрушечными головами. Минута прострации. Долго смотрел на воду с моста. Почудился на дне автобус с пассажирами. Вон, даже пузыри поднимаются изо рта водителя. Нет, это рябь. Что же там блестит? Присел на край мокрой скамьи. Снег. В черноту светил прожектор. Там, где у тени была шея, в пустоте, в черноте, на фоне зыбкой, мокрой, ирреальной материи падающего снега появилось отражение. У тени вдруг разверзся лоб, края раны засияли, и стало видно, что в голове у отражения дрожит огромный сверкающий эллипс… Снова рябь. Страшно смотреть – и хочется! Нет.

Цветочный печальник, ветвяной молчальник коченел в ожиданьи дождей. Сукровенила засимь прогноистых тяжей. Через кротьи пещеры земля освежала свой дух.

Под ногами хрустело так, будто с каждым шагом он давил голову утёнка. Вышел к берегу. Светало. В тростнике стоя спал мужчина в чёрном костюме. Вкруг тульи его шляпы свернулась молодая красная змея. Подошёл к спящему, стал его будить: проснитесь, там автобус упал с моста, вы похожи на водителя…

Выбрался из воды, пошёл по тёплой земле. Кое-как добрался до ночлега. Весь болью налитый, как бомба, упал в кровать-арсенал, масляный, ждущий разрыва, взорва спины. Пытался заглушить боль выдиром коренного зуба. Клещи-гвоздодёры прокомпостировали язык. Нечем было кричать. В груди прели сумерки. Во сне боляхный черепан-дракомеля жубрил гульбу с блицем.[7] Язвил его пасть тяжёленький хмык. Когда покончили с обедом, гончар снова спросил: в том автобусе меня ты не видел? Можешь соврать, ответ себе оставь. А я тебе расскажу о тебе. Когда созрела осень для спасительных свершений, а вороны стали ходить, расставляя лапы, как расставляет их музыкант с напильником в ж… когда от лета остались жёлтые газеты (они ломались – засуха), ты собрал с единственной вишни тридцать пять ягодин. Хотел сделать компот, но коза слизала. Ты заколол козу, сшил детский тулуп, продал, продал дом и уехал на далекий шпалопропиточный завод. С утра до вечера он подцеплял крюком белые шпалы, взвалив на плечо (войлочная подстилка), тащил в цех. Но как-то ты поскользнулся и ударился лицом об вагон. В ту ночь сгорел цех. Пролежав месяц, теперь он работал учётчиком. От бывшей жены пришло письмо. Она сообщала о трагической гибели (бывает и комическая) десятилетней дочери и семилетнего сына (перевернулся школьный автобус). Теперь алименты он не платил и смог оклеить свою комнату новыми обоями.

По выходным подрабатывал на разгрузке торфа. Так, вдали от родных мест, он прожил восемь лет. Шпалы, торф; любимый липовый чай. На ночь гладил чучело кролика и вешал свежую липучку для мух. Засыпал. Ехал в отпуск посмотреть на город, на жену, покататься по окраинам на автобусе, погулять ночью по парку. Однажды, пробираясь в чёрном костюме и в шляпе по тростниковому весеннему берегу, его сковала судорога. Ты не помнил, сколько простоял в окостенении, тебя кто-то будил, кричал, что ты похож на какого-то шофёра… Ты оставался недвижим. Тем же вечером ты повстречаешь свою вторую жену. Она будет одной из тех сорокалетних одиноких женщин, которые надорвались в поисках кавалергарда и завели малышку от вчерашнего школьника; затем, отдав дитё под присмотр бабушки, занимаются слаломом и рыдают над гениальным Дюма, пока, наконец, тихую благость ожидания не нарушит кто-нибудь из немного седых, скромных, но энергичных в вопросах побелки стен мужчин, убеждённых, что женщину ничуть не портят ноги со взбухшими венами и бородавка на затылке.

В первый день знакомства она просила рассказать про первую жену. Тогда, давным-давно, ты жил как чей-то сон. Ты не знал, с чего начать: не донесла прикосновение, от неё ударило тепло прощанья, словно воздуховорот меж встречными поездами. Забытость, былость. Донесла картину сумерек: мерк сумерк. Первобытующие звуки леса. До дома идти сквозь безответный лесостой. Поужинали десятью каплями будущего янтаря. Она проколола пятку – кровь во тьме не видна – обману – поиграю в жмурки – заблужусь – не вернуться.

Поднимались на седьмой этаж – обнял на первом – целуй – третий – этаж – ещё – пули в двери – это гвозди – растерзанное письмо на окне – целуй – пятый этаж – задохнулся от подъёма – одышка – она пусть думает – страсть – так и есть – пора изменять вину – а что тогда пить? – формалин – у неё сумочка старая – может быть – снова медные гвозди – тень от кота – может быть подарить ей – шестой этаж – может быть подарить ей сумочку а в неё положить полевые цветы – разбитый витраж – пустая бутылка – перед дверью успеть бы поцеловать её в шею – там, где на слегка загорелом изгибе – а какой плавный переход с шеи на грудь – опасный спуск для лыжника – между ключицей и грудью можно сломать ноги – на шее еле видимый след золотой пудры – это цепочка – и чуть прикусить колечки замка – интересно какой вкус у золота любимой женщины – позвонил – потом надо вымыть палец – до меня звонило старушечье – пока открывают двери могу поцеловать её в живот – нет не успеть узел на пояске успел но забрякала цепочка – разглядывал её ухо будит статику мозга – неужели у неё есть мозг – тьфу – ещё пять прикосновений губами к – как это некрасиво – иметь мозг – держит дверь – наконец хозяйка впустила – вечернее трепетание ушей – вздох нег – голые плечи – лечь – поблеклость высоты иссякла – любимая что взять от тебя у тебя из тебя самое ценное – всё кроме живота – я вижу в нём кладбищенские перлы – оставь живот – возьми с собою милый верный груди руки ноги и голову и волосы возьми – но как же быть – поднять тебя не в силах я – останься призрачной – нет я забуду – останься памятью – нет я оставлю и свою – останься звуками – я буду сожалеть о звуке – о звуки! – таинственно-заветный одопад.

Всю жизнь, всю маленькую жизнь стремилась ты к преодоленью однозвучья – всю каверзную жизнь стремилась в забытость пейзажных геометрий – так как же быть? как мне и заодно тебе убрать отсюда ноги руки грудь и волосы твои как мне убрать чтобы донести до чуть не сказал до солнца нет до антисолнца упрятать от садовника конечных криков от больниц от взглядов из пустых глазниц от пахоты от певчих и от слова от сказок и от мифов от сущности твоей как унести тебя? да и себя как от себя упрятать?

В ванне холодом окутала берцовый изгиб вода. Молодая жена принимала в себя колебания водной плоти, прошедшей атланто-индо-тихотихооке (по Оке лесосплав) – море Лаптевых, море кирзовых. Помылась, ласочкой прошлёпала к мужу. Конфетку под язычок. Мурлыкая, принялась за неистовства. Семейные вздохи впитались талым усталым снеговиком…