– А сервиз-то для какой нужды, кофе, что ли, пить перед этим делом полагается на заграничный манер?

Андрей и тут выдерживает игру. Людмила морозит одну глупость за другой, а он, ехидна, только поддакивает.

– Правильно, хозяюшка, кофий они для отвода глаз применяют, а если нет кофия, можно и чаек из стаканчика.

– И сколько же платят за такой сервиз?

– Не знаю, не приходилось, но попробовал бы с удовольствием. Жаль негде.

– И все-таки лучше, когда по любви, – уточняет Виталий, для Насти уточняет, вроде как в союзницы зовет.

А зачем ей такой союзник. Ей защитник нужен. Расфилософствовались, кобели несчастные. Не с той стороны подъезжаете. От такого зелья она не хмелеет. Скучно ей. И она спрашивает:

– Хочешь сказать, что у тебя была возможность сравнить?

– Нет. Просто мне так кажется.

– Или денег жалко! – радостно кричит хмельная Людмила. – Все мужики жмоты! Жмоты!

От такой радости и до истерики недалеко. Настя как-то просмотрела, когда Людмила успела напиться, может, к шампанскому не привыкла, разошлась, того и гляди, скандалить начнет, а это уже совсем ни к чему – многовато для первого дня.

Настя первая встает из-за стола. Пора, ребятушки, пора закругляться, хорошего понемногу. Людмиле завтра с утра на работу. Сейчас она их проводит до калиточки, не дальше. Проветрится перед сном.

У калитки Виталий ускоряет шаги. Без прощаний, без намеков, как бы по рассеянности, оставляет дружка с красивой женщиной. Ну и черт с ним. Пусть катится, Настя не думает окликать его.

– Хороший Виталик мужик, надежный, – говорит Андрей.

– Тебе лучше знать.

Поддерживать пустую беседу ей лень. Если мужчина хочет развлечь ее, пусть напрягает извилины, помогать ему она не собирается.

– Кстати, очень толковый специалист.

– Молодец.

Рука Андрея крадется к ее руке. Настя как бы не замечает его ухищрений. Она не отстраняется. Она его понимает и оттого не боится. К тому же на улице свежо. Пусть поиграет. Это он на людях храбрец, о публичных домах рассуждает, над полуграмотной Людмилой издевается, а дошло до дела, и прыти поубавилось. Анатолий таких героев теоретиками называл и не то чтобы презирал их, скорее жалел, они постоянно крутились возле него: и научные теоретики, и деловые, и такие вот, сексуальные, – сам их приваживал, интересный народ и безопасный.

Опять Анатолий. Опять взялась сравнивать. Вот уж действительно бесовская сила, хуже щекотки: сначала смех, смех, а потом нет сил остановиться, даже слезы не помогают.

– Значит, говоришь, всю жизнь мечтал попробовать за денежки?

Настя слышит свой голос и не то чтобы не узнает – ее голос, чей же еще, только слова чужие, не собиралась она такое говорить. Но интересно же посмотреть, как он себя поведет. Очень интересно. Вон как растерялся, как онемел от волнения или поглупел с перепугу.

– Ну так мечтал или нет?

Теперь можно прильнуть к нему. Ненадолго. На секундочку. И сразу же отшатнуться, чтобы успеть рассмотреть.

А посмотреть есть на что – вон как неуверенно растянулись губы, улыбочкой хочет прикрыться, да не очень-то получается, усы топорщатся, вздрагивают, а проку мало, еле-еле вымучивает коротенький смешок, а за ним и смятые слова.

– Не сказать, что мечтал…

– Да не стесняйся.

– Я не стеснительный, – голос понемногу возвращается, – мечта – слишком громко сказано, а желание такое есть.

– Тогда я могу помочь.

– Как?

Настя медлит – не из кокетства, не ради игры, – она не знает, какую таксу потребовать с командировочного инженеришки, чтобы не перепугать беднягу, но и не слишком уронить себя. Сложная математика, однако решать надо, иначе не стоило затевать спектакль.

– Давай пятьдесят рублей и пошли.

Говорит, а сама во все глаза на клиента и, самым краешком, на всякий случай, на окна в комнате сестры – не горит ли свет? Интересно наблюдать за растерянным мужчиной. А рассмеяться и свести все к шутке она всегда успеет.

– Пятьдесят? – переспрашивает Андрей.

– А ты думал – пять?

– Я ничего не думал.

– А ты подумай, только недолго. А то и я думать начну.

– У меня с собой всего сорок два рубля.

Видно, что слова срываются помимо его воли. Голосок такой несчастный, что хоть самой плачь от жалости. Но она смеется, и с удовольствием, от души. Она и вспомнить не может, когда еще так безудержно смеялась.

– Что же делать, давай сорок два. Или жалко?

– Я это добро никогда не жалел.

– Тогда давай.

Червонцы у него лежали в бумажнике, а рубли ищет по карманам, две линялые бумажки с надорванными краями.

– Слава богу, что не мелочью.

Жестковато немного, а что делать, и она тоже рискует, и она открыта для удара. Настя кладет деньги в карман и направляется к дому.

Андрей стоит у калитки.

– Пойдем, что же ты?

Она пропускает его вперед, идет следом. Походка у Андрея пугливая, недоверчивая, ожидающая подножки или удара. Пусть понервничает. В сенях Настя берет его за руку и ведет в свою комнату. Еще днем она видела в доме радиолу, но не перетаскивать же ее среди ночи, а музыка не помешала бы – негромкая, на полушепоте. Пьяная Людмила все равно ничего не услышит. В комнате Андрей смелеет, проходит к кровати и садится – молодец; не стоять же возле двери. Настя и сама рядышком присядет, она и обнимет его, и поцелует, но не крепко, крепче – немного погодя, им некуда торопиться, сначала она разведет его руки и отбежит к двери. Не затем, чтобы выключить свет, – нельзя же и без музыки, и в темноте. Ей очень хочется станцевать для него, он и не подозревает, как легко она танцует, такого танца он еще не видел. Туфли, конечно, придется сбросить, чтобы не разбудить старшую сестру, такие танцы не для ее нервной системы, но не только поэтому, если честно, Насте хочется, чтобы он увидел, какие ровные пальчики у нее на ногах. Пальчики у нее изумительные, но колени еще лучше. Точеные колени. Пока она кружится, он может ими любоваться, как мимолетным видением. Потом у него будет время их рассмотреть. А сначала она обнажит плечи, прикрытые материей, они все-таки не так соблазнительны. Кофточку можно снять, не прекращая танца, снять и бросить рядом с ним на кровать, даже не бросить, а уронить, проплывая мимо. Живописные плечи, и белье, достойное этих плеч, вряд ли он видел подобное и уж точно никогда не прикасался к нему, а теперь может дотронуться, немного терпения, и она небрежно освободится от него, не нарушая танца, потом небрежно уронит на колени своего повелителя, но не все скопом, мужчина должен быть терпелив, сначала упадет сорочка. Теперь он может оценить, насколько щедра была к ней природа, но, когда тело лишится последних, мешающих его свободе тряпочек, оно станет еще прекраснее. Жаль, что голова слегка закружилась и надо присесть. Только на минуточку и, конечно, рядом со своим повелителем. Только зачем он торопится? Это недостойно его. Ни к чему хозяину воровская суетливость. Еще немного, и все будет хорошо. Голова перестала кружиться, и она снова может танцевать. Неужели не нравится танец? Еще два или три круга, и к ногам победителя упадет самая интимная вещь ее туалета. Ее можно поднять, не надо стесняться, притворство не идет мужчине – если хочется, надо поднять и положить к остальному белью, но можно и подержать в руках, пока не кончится танец. И совсем не обязательно раздеваться самому – для этого существует женщина. Еще немного терпения, и она освободит его от ненужной одежды. Сначала она снимет с него пиджак. Жалко, что в комнате нет стула… Она не бросит его на пол, она повесит его на гвоздь, пусть повисит на гвозде. Теперь надо снять галстук. Он не умеет завязывать узел? Не стоит печалиться – она не допустит, чтобы утром он уходил без галстука. Теперь рубашка… Но сначала можно поцеловаться. Не желает ли он поцеловать вот здесь? Крепче.