гребнем ей волосы, вплели в косу множество ярких шёлковых лент, от чего та сделалась втрое толще и тяжелее обычного. Затем принялись наряжать саму княжну. Сперва вздели на голое тело тонкую нижнюю рубаху из нежной кисеи, затем верхнюю, да не ту, что надевалась во всякий день, а куда наряднее, изукрашенную вышивкой, с златотканной лентой по стоячему берестяному воротнику. Опястья к ней тоже полагались особые, расшитые ярким шёлком и золотой канителью, а сверху на неё накинули не понёву с запоном, пусть даже узорчатым, а новый, с иголочки, парчовый кубелёк с агатовыми пуговками на груди и алыми жар-птицами по подолу. Подпоясывалась вся эта красота позолоченным татауром*, а на голову полагалось надеть венец — коруну с самоцветами и кружевной плат.

До поры Услада подчинялась всему безропотно, лишь вздыхала украдкой. Но едва облачение было завершено, она окинула себя недовольным взором и сказала строго:

— Не больно-то баско**.

— Да в чём же, госпожа? — робко спросила старшая из её девушек, Янина.

— Краше и быть нельзя, - закивала поспешно младшая, Маля.

— Кубелёк неладно сел: вот здесь морщит, и по подолу крив. И пояс несите-ка лучше бархатный, этот не годится.

Сенные девушки переглянулись с удивлением: обычно княжна не была столь придирчива. Однако, списав всё на волнение перед встречей с женихом, девушки в один голос принялись уверять госпожу, что наряд хорош и ей весьма к лицу. Маля схватила зеркало с поставца, подняла его, чтоб княжне было лучше видно себя, а Янина заговорила ласково:

— Гляньте только: сидит кубелёк, как влитой, ни морщиночки. А бархатный кушачок сюда по расцветке не гож, его бы с васильковым кубельком носить.

— Ну-ка, поворотись, выше зеркало держи… Не видно! — княжна капризно притопнула по полу сапожком. — Да ты держишь криво!

Маля в испуге поправилась и отрицательно замотала головой.

— Значит, подол криво подрублен!

Янина, накануне подшивавшая этот самый подол, вспыхнула, как маков цвет.

— Зря вы так, госпожа Услада. Пойдёмте хоть в Гардемиров угол, — сказала она. — В малой каморке, что рядом с ним, есть зеркало в рост: поглядитесь и враз увидите, в порядке ли подол.

Несмотря на общую суету, в Гардемировом приделе было тихо и пустынно. Словно там и не жил никто: шатёрного наряда*** на стенах вовсе не было, а плотничий был крайне прост. Никогда княжна не заглядывала сюда по доброй воле, а о каморке с зеркалом и знать не знала. Каморочка же та была совсем маленькой, в три стены, одна из которых оказалась сделанной сплошь из тивердинского стекла.

Страсть как стыдно было мучить девушек, разыгрывая перед ними из себя вздорную баловницу, однако чтоб остаться перед зеркалом одной, княжна, чуть полюбовавшись своим отражением, заявила, что вместо коруны желает надеть венец с яхонтами, и услала за ним Янину. Но едва та скрылась из виду, беспокойная госпожа тут же захотела примерить ещё и ожерелье из этловых слёз, и Маля со всех ног бросилась за ним.

Спровадив девушек, Услада заглянула в своё малое зеркальце и позвала негромко:

— Краса! Я на месте, дальше что делать?

— Дверь прикрой. Повернись к большому зеркалу, а малое возьми в руки и поверни от себя лицом, — тут же отозвалось ей отражение. Услада исполнила всё веленное без промедления.

Зеркало в её руках вдруг вспыхнуло по оправе светом полуденного Ока, но ещё ярче полыхнул живой свет в зеркале большом! Услада зажмурилась на миг, спасаясь от слепящих лучей, а когда вновь открыла глаза, за тонкой поверхностью стекла перед ней вместо малой каморки возникла новенькая чистая горница, посреди которой стояла её подруга, сосредоточенная и серьёзная, как никогда.

— Скорее, — сказала она, — сила убегает. Клади обе ладони на зеркало, смотри мне в глаза.

Услада торопливо шагнула вперёд, положила руки на волшебное зеркало, и Краса со своей стороны сделала то же самое. Теперь их ладони разделяла лишь тонкая поверхность дивного тивердинского стекла, и на миг Усладе даже показалось, что она чувствует сквозь него живое тепло. Краса же, поймав её взгляд, произнесла:

— Луна уша, поарта луи Маэл, десчизэ, ласа сэ тяка карэ ну сэ скуфунда ши ну ардэ! ****

Услада ждала, что сей же миг произойдёт что-то значительное или даже ужасное, но вместо этого по зеркалу пошла мелкая рябь, словно по реке на ветру, потом стекло вновь разгладилось, посветлело, и в нём, словно в обычном зеркале, отразилась малая каморка и посреди неё княжна, бледная, растерянная, в своём парадном кубельке и съехавшей набок коруне.

— Не вышло? — спросила Услада, одновременно чуть огорчаясь, что чуда не случилось, и радуясь заодно, что не сотворилась какая-нибудь беда. И тут же поняла, что голос раздался совсем не тот, что она привыкла считать своим.

Её собственное отражение дерзко усмехнулось в ответ и, насмешливо изогнув бровь, ответило её, Усладиным голосом:

— Всё вышло, и превосходно. Теперь, подруга, ты вольна поиграться в мужатую тётку при хозяйстве, а я пока схожу за тебя на смотрины, заценю, на что может сгодится твой кравотынский женишок. Ну, довольна?

Опустив взгляд, Услада увидела вместо богато вышитого подола своей праздничной рубахи синее блио Красы. Ахнув, она уставилась на свои руки, поднесла их к лицу, и поняла, что руки — тоже не её.

— Краса, постой! Как же…

— Не бойся, никто ничего не заметит. У папаши портал хорошо упакован, утечек силы при закрытой двери быть не должно. Да и вообще, перенос тонкого тела…

— Краса, дай хоть слово молвить! Неужто ты не понимаешь, что так делать не годится? Это обман!

— Да ну, брось. Какой обман? Так, небольшая шутка. Чтобы всё вернуть на место, надо всего лишь нам обеим снова отразиться в зеркале и произнести формулу открытия Лунной двери. Ты, главное, зеркало моё не разбей, а то как я тебя сюда отражу?

Вопреки мнению няньки, Услада вовсе не была ни излишне доверчивой, ни слишком наивной. Она мигом сообразила, что теперь её возвращение домой целиком и полностью во власти Красы. А ведь та совершенно не представляет себе всей серьёзности положения княжьей дочери, не знает, как много может значить любой её неловкий поступок, неосторожное слово… Даже не желая подруге зла, она вполне может заиграться, проявить, где не надо, свой горячий и непокорный нрав, и тогда кто угадает, чем обернётся для всего Приоградья её озорство.

— Ну знаешь, — воскликнула княжна строго, —