застежкой, так что создавалось впечатление, что у монаха связаны руки и ноги, свободной остается одна голова.

Разглядывая этого человека, Анатолий Петрович не мог найти ни одной знакомой черточки, по которой мог бы его узнать. Он пожал плечами:

— Удивительно, не могу вспомнить. Может быть, хотя бы намекнете? У меня был такой случай: в Париже, возле храма Сакре-Кер, мы с Машей встретили нашего соседа по подъезду, с которым мы даже не были знакомы.

Монах улыбался. Улыбка искривляла страшный шрам на щеке, смотреть на него было неприятно и неловко.

— Я наблюдаю за вами уже давно. Увидев Вас в Гефсиманском саду, я не поверил своим глазам… Чтобы убедиться, прошел вместе с вами в русскую церковь Марии Магдалины, потом в церковь Бога Отца. Простите меня, я был вынужден прислушиваться к вашим разговорам с женой и убедиться, что это вы. Вслед за вами я вошел в Старый город через Яффские ворота, и уже хотел окликнуть Вас, но кто-то отвлек меня, и вы потерялись из виду. Я был уверен, что вы прошли к Стене Плача, ее не минует ни один человек, приезжающий в Иерусалим. Удивительно, но я не увидел вас ни на Дороге Скорби, ни у храма Святой Девы Марии. Наконец я догадался, что мимо Храма Гроба Господня вы вряд ли пройдете, но если уж и тут не придется увидеться — на то воля Господня.

Анатолий Петрович слушал монаха со все возрастающим удивлением. Не было среди его знакомых ни монахов, ни священнослужителей. Так кто сейчас перед ним? Вряд ли это шутка. Кто здесь может подшутить над ним? Даже его близкие не знают, что они с женой здесь. Поездка в Тель-Авив была настолько стремительной, что о ней не говорилось никому. Так кто этот человек?

— Вижу, вы меня не узнаете.

— Не узнаю.

— Вспомните Лучегорск, механосборочный цех, смертельный случай…

— Такое нельзя забыть. Все годы, что я проработал на стройке, смертельных случаев было несколько. Они как рубцы на сердце — и хотел бы забыть, да не сможешь…

— А Сашу Петрова помните? Мастера?

— Сашу Петрова помню.

— Неужели я так сильно изменился?

— Вы Саша Петров?

Монах утвердительно кивнул.

— Чудеса…

— А в чем чудеса? Тридцать лет миновало, немудрено, что вы меня не узнали.

Они прошли вдоль лестницы, ведущей на Голгофу, и оказались во дворе храма. Чтобы поддержать разговор, Анатолий Петрович показал на открытые ворота церкви.

— Удивительное дело, вот этот храм — главная святыня всего христианского мира. Но если говорить откровенно, этот мрачный зал угнетает, давит на психику.

— А для меня все здесь — легко и покойно. Ну, теснота, конечно, но она ведь оттого, что церковь делят между собой несколько общин. У каждой здесь свои часовни и алтари, каждая служит по собственному распорядку. Даже здесь, — он обвел рукой маленький дворик, — стоят церкви чуть ли не всех христианских конфессий. Посмотрите, вот Эфиопский комплекс: монастырь — копия африканской деревни, а ее двор и часовня расположились прямо на своде храма Гроба Господня. С этой стороны — Александровское подворье, вот городские ворота, через которые переступил Иисус на пути к месту казни.

— Я вижу, вы все здесь изучили.

— Да, я уже был здесь однажды. Много слышал и прочел об Иерусалиме и его святынях. А в этот раз все обошел, каждый камушек ощупал. Когда-то о такой поездке не мог и мечтать. Но в любом случае, такая поездка всегда чудо. Вы не были в Вифлееме?

— Увы.

— Жаль. Я побывал там. Вифлеем в Палестине, он отделен от Иерусалима десятиметровой бетонной стеной. Тяжкое впечатление. Но все забывается, когда видишь Храм Рождества, пещеру, знакомую по открыткам: рождественский вертеп, кругом тихая радость, нежность, умиление. Единственная в мире икона Божьей Матери, на которой она улыбается. Усталость, переживания — все исчезает и растворяется. Эта улыбка понятна без единого слова: женщина спасается верой в Бога.

— Смотрю я на вас и ни одной знакомой черты не нахожу.

— А хорошо ли вы меня знали, если я работал в управлении всего полгода? Вы были начальником, встречали меня изредка, на совещаниях и планерках. У меня же не было отличительной черты, типа родинки на весь лоб, как у Горбачева. Шрам появился после Афганистана.

— Вы были в Афганистане?

— Целый год. Правда, для меня он растянулся в вечность. Смертей я насмотрелся столько, что случай в Лучегорске был всего лишь маленьким эпизодом.

— Значит, вы ушли в армию, и почти сразу — Афганистан. Из огня да в полымя.

— Ну, не сразу. Была еще учебка, еще более жестокая, чем сам Афганистан. Сержанты — звери, офицеры — пьяницы и садисты. И все же кое-чему я научился: владеть всеми видами стрелкового оружия, минировать, разминировать, окапываться… Готовили по-серьезному. Но я не хочу об этом рассказывать…

Анатолий Петрович внимательно смотрел на монаха, и ему очень хотелось расспросить обо всем, но он удерживал себя от праздного любопытства. Прошли по двору храма, закрытого со всех сторон, он не пропускал ни единого дуновения, зато солнечные лучи со всех сторон нагревали каменное основание. Только около входа и колонны, рассеченной ударами молнии, был маленький участок, куда падала тень. Там они и укрылись.

— А как мне вас называть теперь? Сашей? Александром? Или старое имя под запретом?

— Называйте отцом Никодимом. Так меня теперь зовут.

— Мы добрались сюда на самолете и на автобусе. А как с этим у паломников? У настоящих религиозных людей? У них что, какой-то особый путь?

— Ну что вы! Это в старые времена существовал обычай ходить пешком к святым местам. Странники добирались до Иерусалима, чтобы поклониться его святыням, местам, где Христос родился, жил, принял смерть и воскрес. Паломничество было особым подвигом. Эта дорога, полная трудностей и лишений, готовила паломника к духовному восприятию святого места. Так же, как пост готовит к празднику. Чем труднее было путешествие, тем усерднее молились и благодарили Бога за его особую милость и благодать. Сейчас, конечно, все проще. Кто-то добирается автостопом, кто на машинах, ну, а россияне — на самолете…

— Как вы здорово рассказываете обо всем… Вы что, где-то учились религиозному делу? Извините за любопытство, но как вы стали монахом?

Они вошли в Храм, к небольшому приделу, посвященному какому-то святому мученику, отец Никодим перекрестился на образа.

— Как я стал монахом? Принял постриг. Но шел к этому долго. Мне помогла встреча с одним священником, отцом Федором, который мало того, что направил меня на путь истинный, он помог мне выжить и определиться в жизни. Он меня крестил, я