Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне снилось, что я тону. Уже несколько раз так снилось. Сначала я сразу просыпался, потому что задыхался, дышать не мог. Теперь я уже не боюсь. Мне кажется, я уже не здесь, а там. Не знаю, как это сказать. Мне очень нравится записывать сны, хотя и трудно объяснить, как это — не здесь, а там. Я говорю с незнакомыми людьми, а потом они вдруг пропадают. Один парень сказал, так и должно быть. Во сне так всегда бывает. Иногда я не могу вспомнить, что мне снилось: хочу, но не получается. Я спрашивал маму, почему так, а она только отвечает: „Да насрать на них, и взрослым-то всякая хрень во сне снится, а таким-то козявкам, как ты, и вовсе нехрен думать об этом“.
Когда я читаю про свои сны, мне не так страшно, если сон был ужасный. Однажды мама сказала: „Когда ты был маленький, все кричал во сне, тебе кошмары снились. Я тебя разбудить не могла, а утром ты ничего уже не помнил. Потом подрос — и прошло. Кричишь иногда, но уже не так“.
Я подумал: „Не буду, наверное, рассказывать маме свои сны. Пусть они будут мои собственные, а то мало ли что она скажет“.
Эту тетрадку я прячу, а когда она закончится — возьму другую, скажу, нужно для школы.
Мне часто снится один и тот же сон. Кто-то следит за мной, а кто — не знаю. Только чувствую, какая-то тень на меня глядит издалека, а как только я к ней, она смывается. Хорошо бы узнать, кто это. Я не могу описать, что чувствую, слишком сложно.
Мама водила меня кататься на карусели. Я сидел в голубой гоночной машине, а за мной скакала лошадь: вверх-вниз, вверх-вниз. Лошадь черная, глаза большие, белые, смотрела мне прямо в спину. Я перепугался. Не видел, кто на ней сидел, только видел, как он крепко держится за вожжи.
Когда я проезжал мимо мамы, она на меня не глядела, разговаривала с другими детьми и с их матерями. Мне было очень страшно. Я ее звал, а она даже не оборачивалась. Ночью мне снились страшные сны. Я катался на карусели, она останавливалась, все мамы бежали за своими детьми, а за мной никто не бежал. Только лошадь скачет быстро-быстро, а на ней сидит тень.
А еще как-то вечером мама сидела у себя в комнате на кровати, а большой шкаф напротив был открыт. Она что-то читала, должно быть, письмо, и не слышала, как я вошел. Я ее спросил, что она читает, а она перепугалась и как заорет: „Пошел отсюда!“ Это не я так ее напугал. Это то письмо».
Вторник, 5 августа 2003 года.
Мистралю надоело мучиться без сна, то и дело переворачиваясь с боку на бок. В половине пятого он уселся в саду, дожидаясь рассвета, включил в айподе на самую малую громкость блюзы Джона Ли Хукера, закинул руки за голову, закрыл глаза. Вскоре голос и музыка старого певца убаюкали его. Людовик «плавал» где-то между дремотой и явью. Мелькали какие-то мысли, но связать две подряд он не мог.
Клара только что встала, подошла к нему.
— Не будешь спать, так и целый день не выдержишь… — с укором произнесла она.
— Все в порядке. На службе спать никогда не хочется.
По «Франс-Инфо» долго говорили о жаре, установившейся по всей Франции. Метеосводки обещали из-за безветрия пиковое загрязнение воздуха, особенно в Париже.
Перед отъездом Людовик спросил Клару, не заехать ли ему к ней пообедать вместе. Она работала недалеко от Елисейских полей «носом» у знаменитого парфюмера. Среди профессионалов пользовалась единодушным признанием и создала два очень известных аромата.
Мистраль быстро доехал до набережной Орфевр, успел перекинуться парой слов с ребятами из штаба, которые в семь утра заступили на суточное дежурство. Ночь прошла довольно спокойно, информации о происшествиях в криминальную полицию не поступало. Бернар Бальм свернул летучку за двадцать минут и снова обратил внимание на осложнение обстановки в связи с серьезным ростом смертности среди пожилых людей. Из его кабинета полицейские расходились, обсуждая нынешние катаклизмы природы.
— Противно все-таки, — заметил пожилой сотрудник соседнего отдела. — Слушаешь радио, читаешь газетки, и кажется, ничего этого нет. Жара есть, да, всем известно. А о смертях никто не говорит! Как будто об этом только пожарные, полиция да «Скорая помощь» знают.
— И я об этом подумал, — согласился Мистраль. — Но вот увидишь: как только пресса спохватится, всем, кто вовремя не пошевелился, мало не покажется!
У себя в кабинете Мистраль принял начальника одного из отрядов поговорить о старом сложном деле.
«Ничего особенного, все отработано», — завершил подчиненный свой доклад.
Когда он ушел, Мистраль несколько секунд подумал, снял трубку с телефона и торопливо набрал знакомый номер.
— Здравствуйте, это Людовик Мистраль. Я вам не помешал?
— Нет, — послышалось в трубке.
— Я хотел бы с вами переброситься парой слов… Сегодня до обеда? Нет возражений…
Мистраль зашел в дежурную часть предупредить, что ему можно звонить на мобильный.
Минут через двадцать он поставил машину на тихой улице в Пятнадцатом округе. Дома у своего телефонного собеседника он был впервые, хотя звонили они друг другу в последнее время часто. На первый звонок голос в домофоне отозвался: «Пятый этаж налево», — и стеклянная дверь вестибюля с шумом отъехала.
Когда Мистраль вышел из лифта, врач-психиатр Жак Тевено ждал его на пороге. Они крепко пожали друг другу руки. Тевено жил в большой, со вкусом обставленной квартире. На стенах — современная живопись, в шкафах — роскошная библиотека.
— Как я рад вас видеть!
— А я тем более, — ответил психиатр. — Это ведь значит, что мы оба живы. Вот уж пронесло так пронесло![4] Кофе хотите?
— С удовольствием. Без сахара. Надеюсь, я не нарушил ваши планы?
— Нисколько. Жена на работе, а у меня на утро ничего не назначено.
— Сколько времени вы были в коме? — Мистраль спохватился, что задал чересчур прямой вопрос, но врач не обиделся.
— В общем, месяц с небольшим.
— Осложнения?
— Думаю, нет. Но мне все еще нелегко войти в прежний ритм, так что я до сих пор и в больнице, и на дому принимаю только половину дня. Дальше видно будет. А вы как?
— Ну как… средне. Думал, что поправился, но настроение неважное, ни от чего не получаю удовольствия, очень плохо сплю и форма почти на нуле. Должно быть, жара тоже виновата.
— Валите, валите все на жару, она вынесет! Так вы ко мне пришли из-за припадка хандры?
— Нет, не только… хотелось знать, как вы… Но самочувствие и правда так себе. Слово «хандра» как раз подойдет, — улыбнулся Мистраль.
— Хотя бы от жизни выздоравливающего удовольствие получили? Сначала ты в ауте, а потом такое блаженство: дел никаких, занимайся чем хочешь!
