А дед, казалось, окаменел. Всегда суровый и не дающий спуску своим женщинам, он замкнулся в себе и никак не реагировал на их истерики. Его сердце стонало о младшенькой – как там его нежная девочка? Что же она, глупенькая, так жизнь свою исковеркала? И как ему теперь обезопасить свою малышку? И бог с ней – с карьерой этой, лишь бы здорова была и в безопасности.

Леночку депортировали из Франции спустя полгода. Маленькая, тихая, с круглым выпирающим животиком, она появилась на пороге родной квартиры в сопровождении своего отца. Две недели бесконечного унижения в Москве и давления на все возможные рычаги принесли свои плоды. Блудная дочь признана морально разложившейся, безответственной и бесперспективной – во как! Следовательно, исключена из престижного вуза, но главное – о, ужас! – из комсомола! И как только последняя новость их всех не убила?!

В результате измученный, постаревший, но очень счастливый дед вернулся со своей любимицей в родные пенаты. Эльвире и старшей дочери приказал рты на больную тему не разевать, пригрозив наказать рублём. И Леночку стали гнобить тихо и беспощадно. Впервые её сердечко дало сбой, когда до родов оставалось две недели. Дед тогда сильно сдал, проводя всё свободное время в больнице у постели дочери. И тогда же бледная, чуть живая Леночка поклялась отцу, что будет очень сильной, не сломается, и что внук или внучка обязательно заставит деда собой гордиться.

Сердце деда не выдержало раньше, чем он успел начать гордиться – он умер через день после того, как принёс внучку домой из роддома. Но дед успел дать малышке имя. Назвать меня Дианой было его последним желанием и, кажется, последними словами.

Вот как-то так.

2

Я читала, что в римской мифологии Диана – богиня Луны и охоты. И прямо сейчас, не дожидаясь луны, я бы с радостью поохотилась с томагавком на свою бездушную, лживую бабку. Наверное, это зов моей тёмной крови.

С трудом подавляю в себе кровожадные мысли и совершенно безэмоционально произношу:

– Я тебе очень сочувствую, бабушка.

Бабка поглядывает на меня с сомнением, но, вероятно, не заподозрив в намерении перегрызть ей глотку, широко улыбается:

– Ну что ты, деточка, какая же я бабушка, называй меня Эльвирой. Твои брат и сестрёнка именно так меня называют, и ты скоро привыкнешь.

Да ты, швабра престарелая, звание «бабушка» и не заслужила! Эльвира, блин, повелительница змей.

Но вслух я отвечаю спокойно и даже равнодушно:

– Хорошо, пусть будет Эльвира. Но тогда и ты, Эльвира, называй меня Дианой, а не деточкой, – и пока бабка выпучивает свои зенки, я интересуюсь с невинным видом: – А что, разве у меня есть брат и сестра?

Глядя в мои честные глаза, Эльвира нервно сглотнула и уставилась на меня поражённым взглядом.

– Конечно, есть – двоюродные! Но как же, Дианочка, наверное, ты забыла? Ведь ты их видела! Правда, уже давно… Но неужели твоя мама ничего о них не рассказывала, как же так?

Да вот так, твари! Много чести для вас знать, как любила вас моя мамочка и сколько всего хорошего мне рассказывала. И как она страдала без вас и помнила все ваши дурацкие важные даты.

Но я молчу и отрицательно качаю головой – типа нет, ничего про них не знаю, впервые слышу. Да и Вас, женщина, не припомню.

– Странно как… – бабка смотрит недоверчиво, но заподозрить меня в неискренности не получается. И тут на неё снизошло озарение: – Это же стресс! Ты забыла, наверное, всё из-за стресса!

Ага, как раз самое время вызвать мне врача и полечить. Ну, а как ещё объяснить бабкину радость по поводу моей амнезии вследствие стресса? Я пожимаю плечами и отвечаю, глядя ей в глаза:

– Я хорошо всё помню, Эльвира. И тебя хорошо помню… видела раз пять. Может быть, и остальных видела, но только не знала, что они мои родственники, а сами они признаться постеснялись.

Бабке вовсе не по душе мои откровения, но спорить уже не о чем, и она начинает вещать:

– Мою дочь зовут Надежда…

Я стискиваю зубы – офигенное вступление!

– А я думала, что мою маму зовут Лена, – я тоже намеренно игнорирую вероятность существования другой дочери.

Бабка явно сомневается в моей адекватности, но не спорит и делает поправку:

– Да, Дианочка, у меня было две дочери. Старшую зовут Надежда, для тебя тётя Надя. Она замужем и со своей семьёй живёт в Восточном районе. У них с мужем двое детей – это твои брат и сестра. Артурчику уже пятнадцать лет, он такой умный и красивый мальчик! Хочет быть архитектором…

И старая ведьма пустилась в долгое воспевание достоинств своего доблестного внука Артурчика.

Конечно, я помню этого белобрысого придурка. Бабка тогда отмечала свой полтинник в ресторане и каким-то чудом вспомнила про нас с мамой. Нам было очень неуютно в этой пафосной компании, и пробыли мы там недолго. Но поганый Артурчик постарался остаться незабываемым. Он вылил мне на новое белое платье вишнёвый сок, назвал грязной чуркой и вклеил в мою длинную косу жвачку, да так, что пришлось потом отрезать волосы. Тогда этому дебилу было лет десять. Интересно, сволочизм с годами крепчал вместе с ним?

Эльвира продолжает заливаться соловьём. Вот любопытно, если её не заткнуть, истории про этого кретина когда-нибудь иссякнут? Но бабка всё же заметила мой скучающий взгляд.

– Ох, кажется, я увлеклась… А к чему это я? – она рассеянно похлопала густо накрашенными ресницами.

Шахерезада перезрелая! И куда она, интересно, намарафетилась спозаранку? Не уверена, что к постели приболевшей внучки.

– Ты, Эльвира, хотела рассказать мне про брата и сестру, но увлеклась братом, – я спокойная и непробиваемая, как скала, смотрю бабке в глаза.

Она слегка поёжилась и осторожно, словно нащупывая почву, продолжила:

– А твою младшую сестрёнку зовут Снежаночка… – бабка делает паузу, наблюдая за мной, и я цепляю на лицо подобие заинтересованности.

Наверное, получилось, потому что сказительница продолжила уже смелее:

– Снежаночке одиннадцать лет, но она такая маленькая и худенькая, что кажется совсем малюточкой. И беленькая, как одуванчик! Такая хорошенькая, просто нежный цветочек. Наша Снежаночка мечтает стать моделью. Я уверена, что если она не передумает, то с её-то данными… – бабка мечтательно закатила глаза.

А я смотрю на неё и думаю – она ведь действительно очень любит своих внуков. И столько в её голосе умиления! Только я ни грамма не завидую. И не хочу, чтобы меня любила эта змея. Даже если бы год назад я не наткнулась на мамин дневник, которому она на французском языке изливала свою израненную душу, то всё равно бы знала, что эти твари не достойны моей любви. Я это чувствовала даже тогда, когда мама говорила о них столько прекрасного. И несмотря ни на что, она всегда их любила…

А я всю жизнь буду их ненавидеть!