Официально дембель светил только через три месяца, в мае. Но держать «афганцев» до конца срока службы не рискнули. Многих увольняли тут же, в Узбекистане, в спешном порядке. Потому свои двадцать лет Самохвалов праздновал в родном Харькове.

Он читал в тогдашних газетах про «афганский синдром», пытался найти у себя его признаки, не находил, считая себя совершенно нормальным человеком. Из чего сделал вывод: если у кого-то из парней и едет крыша, то только у слабаков.

Кирилл решил: жить он будет так, как живут все люди вокруг. Когда он уходил в армию, в стране все становилось плохо. Вернувшись, он обнаружил – в стране лучше не стало. Изменилось только одно: о том, что вокруг бардак и разруха, до армии он слышал или на собственной кухне в коммуналке на Чернышевского, или в метро и трамваях. После армии об этом громко говорили, охотно писали и даже, как тогда показалось Самохвалову, всем этим беспределом гордились. Вот, дескать, какие мы бедные, несчастные, обворованные, неграмотные. Того у нас нет, этого не было, а этого и не будет никогда.

Внимание к своей персоне уволенный в запас старший сержант Самохвалов почувствовал уже через неделю после того, как отоспался и отъелся на дефицитных продуктах, которые непонятно где и непонятно как доставала мать. «Взвесьте килограмм еды». – «Хорошо, приносите», – разговор в магазине покупателя с продавцом, популярный анекдот того времени. Нельзя сказать, что Харьков совсем уж задыхался от нехватки той же самой колбасы. Но, тем не менее, все, кроме макаронных изделий, приходилось добывать с боем, выстаивая в огромных очередях или же вместо денег принимая подношения продуктами. Мать, хирургическая медсестра, не жаловалась на щедрых пациентов, балуя сына то сырокопченой колбаской, то шпротами.

Но неожиданно для себя Кирилл узнал: война, в которой он поучаствовал, стала одной из причин постепенного развала страны и кризиса всей системы. «За что вы там, в Афганистане, клали свои молодые жизни?» – вопрошали со страниц популярных еженедельных журналов умные товарищи. Они ни к кому конкретно не обращались. Им не нужен был ответ. Они уверенно заявляли: страна продала Кирилла Самохвалова дважды. Первый раз – когда послала воевать непонятно за что, защищая непонятно какие ценности. Вторично – когда, вернув на родину, отказалась от них, оставила на произвол судьбы, как многих и многих сограждан. «Афганцев» не спешили даже признавать ветеранами войны, хотя и откупались унизительными, по мнению грамотных и свободно мыслящих товарищей, льготами.

О Кирилле пытались написать несколько статей подобного содержания. Даже приглашали сняться в документальном фильме об «афганском синдроме», где просили сказать, как нехорошо обошлась с ними, воинами-интернационалистами, родная страна. Самохвалов газетчикам отказывал вежливо – насколько мог. Но, сорвавшись, нахалов с телевидения спустил с лестницы, чуть не разбив оператору дорогущую камеру. Отец потом на кухне наливал самогона – с водкой в стране еще до армии начались проблемы, которые так и не решились, – и успокаивал: ничего, мол, сын, сейчас болтунов развелось, всё с Москвы пример берем. Там отмашку дали, языки пораспустили, теперь и до Киева свобода с гласностью докатились, ну а Харьков, как передовой город, все подхватывает. Работать надо, тогда все и вернется, как было при Брежневе.

Кирилл был с ним полностью согласен. Конечно, надо работать. Вот он своим примером и докажет: тот, кто в Афгане на караван ходил, с головой дружит даже больше, чем всякие там сынки, папами за деньги отмазанные. Только сначала учиться надо. Чтобы, опять же, личным примером показать: не все умные люди могут разную пургу по телевизору гнать.

Ему полагались какие-то льготы при поступлении, и Самохвалов поступил в авиационный институт, не совсем, правда, представляя, чем он станет там заниматься. Его, в недавнем прошлом десантника, грело само слово «авиация». Однако, проучившись год, он вдруг поймал себя на том, что учеба, состоявшая из посещения лекций, семинаров и потрепанных учебников, не доставляла ему желаемого удовольствия. Преподаватели по-разному относились к нему и еще к нескольким «афганцам» на потоке: одни явно сочувствовали «преданным родиной», другие, наоборот, недобро косились: подумаешь…

Интерес к таким, как он, постоянно подогревали. Телевидение. Песня Розенбаума «Черный тюльпан», которую распевали под три гитарных аккорда пацаны в парках, дворах и скверах. Молодые инвалиды в камуфляже, просившие милостыню на базарах и вокзалах, газетные статьи, в которых этих инвалидов называли аферистами. Настоящие рядовые и сержанты в парадной форме, время от времени поющие на площадях афганские песни собственного и чужого сочинения. И снова статьи: о том, как «афганцы» вскакивают ночью, срываясь в атаку, как пьют и устраивают драки на дискотеках, гоняя рокеров и металлистов, как попадают в психушки. Ничего разрушительного за собой не замечая, Самохвалов все равно чувствовал необъяснимый, непонятный внутренний дискомфорт.

Поэтому, проучившись на автопилоте еще один семестр на втором курсе, Кирилл сначала перевелся на заочный, а вскоре и вообще завязал с институтом. Заодно вдребезги разругался с девушкой со своего курса, которая уже начала часто бывать у них дома, помогать матери на коммунальной кухне и была безоговорочно одобрена родителями в качестве невестки. Она пожалела его: я все понимаю, Кирюш, досталось тебе там…

И главное – с тех пор он принципиально старался не читать газет и журналов, делая исключение только для сборников кроссвордов и спортивных изданий, а по телевизору смотрел или комедии, или футбол, игнорируя выпуски новостей и прочие «Взгляды». Со временем принципиальная позиция стала привычкой, которую Кирилл не считал вредной. И даже поругивался с родителями, которые не мыслили себе и дня без того, чтобы не посмотреть или послушать последние известия или обсудить очередную разоблачительную публикацию. Такого добра появлялось с каждым днем все больше. Чтобы уследить за всем этим и отреагировать хотя бы на кухне, нужно было тратить уйму полезного времени. Это еще больше настраивало Кирилла против средств массовой информации.

Когда заговорили о «горячих точках» на карте некогда единой и могучей страны, Самохвалов начал узнавать, можно ли пойти туда добровольцем. Ничего не вышло, и он, поддавшись на авантюру приятеля, собрал на раз-два вещи в рюкзак и укатил во Владивосток наниматься матросом. С хождением за три моря тоже не сложилось, однако, не желая сдаваться, парни несколько месяцев терлись в порту, перебиваясь случайными заработками.

А потом Советского Союза не стало.

В новой стране, в которой Кирилл вместе со всеми зажил с конца августа девяносто первого года, «афганцы» неожиданно понадобились.

Частный бизнес развивался как на дрожжах. Большие и маленькие города бывшего Союза превращались в одни сплошные базары. Харьков, само собой, исключением не был. Наоборот: близость к России давала дополнительные возможности для торговли. А если где-то появляется торговый путь, обязательно возникают и разбойники с большой дороги. Милиция самоустранилась от охраны частного бизнеса, посчитав, что чем быстрее новые буржуи и новые бандиты перебьют друг друга, тем легче будет работать правоохранительным органам.