Мелисандра дождалась раннего утра, тумана над рекой, пения петухов. Вернувшись в свою комнату, она даже не стала разбирать кровать, легла прямо на покрывало, но ее телу, все еще тлеющему страстью, не удалось расслабиться. Она слегка вздремнула. Высматривая солнце, приподнялась на кровати, чтобы увидеть, как над водой забрезжит рассвет. В пять утра она приняла душ и в половине шестого постучала в комнату дедушки.

Когда она вошла, он сидел на кровати в майке и в кальсонах, с палкой в руке. Выглядел взъерошенным и усталым. Седая борода оттеняла его загорелое лицо.

Внучка подошла к нему, поцеловала в щеку, села рядом. Обычно она никогда не заходила к деду в этот час. Чувство одиночества и количество витающих в воздухе воспоминаний поразили ее. На комоде, в котором лежали рубашки, Мелисандра увидела выцветшие фотографии бабушки и сразу отвела глаза. На ночном столике стоял ополовиненный стакан воды, лежали очки и тетрадь с карандашными пометками.

— Знаешь, каждую ночь, когда я ложусь спать, моя постель всегда согрета, — сказал он. — Она здесь.

Мелисандра улыбнулась и сжала дедушкину руку, ощутив ее худобу и слабость.

— Везет тебе. Мне ни разу не удалось почувствовать, что мама рядом. Мои простыни всегда холодные.

— Должно быть, моя дочь жива. Я надеюсь, что она жива. Иногда я представляю себе, как она сушит белье в Коридоре ветров, — дон Хосе выдержал долгую паузу. — Что случилось? — спросил он вдруг, поворачивая к ней голову. — Что привело тебя сюда так рано?

— Я хочу поехать с журналистом, дедушка. Я предложу ему себя в качестве проводника.

Старик подцепил палкой тапок, поднял его и бросил на пол.

— Так я и предполагал. Он на тебя смотрел, когда говорил об этом. Он сказал это для тебя. Никаких сомнений. Вот так совпадение, правда? Его зовут Рафаэль. Героя Томаса Мора, того, что открывает остров, именуемый Утопия, тоже звали Рафаэль… Но я не знаю, как ты можешь стать для него проводником.

— Ему не найти человека, который знает о Васлале больше, чем я.

— Энграсия смогла бы отправиться с ним, — сказал старик. Мелисандре не стоило рисковать, положившись на человека, которого она совсем не знает. — Откажись от этой идеи, девочка. Нам здесь хорошо. Васлала — это место, которого нет. Я не могу и тебя потерять. — Он с тревогой и мольбой посмотрел на внучку, его глаза были влажными от слез.

— Я не пропаду, дедушка. Ты вернулся. Другие тоже вернулись. Я должна поехать сейчас. Я не хочу дольше ждать.

Он сказал, что она не знает, с какого рода опасностями ей предстоит столкнуться. «Если бы только моя жена была жива», — подумал он. У него не было ее силы. Он понимал Мелисандру. Чтобы компенсировать отсутствие родителей, чтобы как-то оправдаться перед ней, он только и делал, что рассказывал о затерянном мире, о мифе, о мечте. Слишком поздно до него дошло, что история может повториться. Эх! Если бы только была жива его жена.

— Позволь мне поговорить с этим Рафаэлем, — предложил дон Хосе, приглаживая волосы рукой. — Дай мне только поговорить с ним. Мне нужно немного времени.

Мелисандра вышла из комнаты. Старик оперся подбородком на набалдашник своей трости и закрыл глаза. В который раз ему ничего не остается, как просто закрыть глаза, ничего не видеть, убежать от действительности. Тяжело жить, если ты не можешь избежать какой-либо беды, надеясь, что это коснется кого-то другого, кого-то очень похожего на тебя самого, но этот кто-то страдает по другую сторону зеркала, в то время как хозяин отражения набирается сил, крепнет, встает с кровати, одевается. С того момента, как он услышал накануне вечером Рафаэля и увидел лицо своей внучки, их обмен взглядами, он понял, что ничто уже не сможет остановить девушку. Она предпримет это путешествие, к которому втайне готовилась все эти годы, одержимость которым преследовала ее с малых лет и заставляла ее, убежав от бдительного бабушкиного ока, прятаться в каучуковом лесу. Хоакин тогда находил ее и приводил домой, топающую ногами, разъяренную, кричащую, что она хочет знать, где ее родители, что отправится искать их в Васлалу, что именно ей надлежало идти в это магическое место, в поисках которого потерялись ее родители.

Дон Хосе должен был, в конце концов, позволить внучке уйти; остаться одному, как это уже случилось, когда умерла донья Мария. Тогда как ни носились с ним окружающие, как ни пыталась его утешать Мелисандра, он не находил лучшей компании и отдушины, чем вновь и вновь представлять в своей комнате Марию живой, разговаривать с ней, пугая тех, кто думал, что из-за своего горя он потерял рассудок. Ему оставалось теперь лишь ждать, смириться, как он смирился, когда ушли его дочь с зятем, оставив им с женой трехлетнюю малышку, которая не переставала плакать, не хотела засыпать, пока ее бабушка, испробовав все средства, не заставила ее выпить молока с сахаром и ромом. Это он, и никто другой, был виноват в этом.

Старик вздохнул. Вышел из комнаты и сделал несколько шагов по коридору, не зная, куда дальше идти, словно оставил в чьих-то руках ниточки, управляющие его телом.

Рафаэль проснулся, когда уже светало. Спал он мало. Ложась в постель, чувствовал себя таким измотанным, что ему казалось, что он отключится, едва положив голову на подушку, но тишина не давала уснуть. Это была активная тишина: лес и река, насекомые, лягушки, совы жили собственной жизнью. Особая ночь, первобытная, не испорченная цивилизацией. Рафаэль накрыл голову подушкой, чтобы перестать думать.

Почему он ощущал необходимость дышать Мелисандрой, нюхать ее, словно собака? С того момента, как он пообщался с девушкой и почувствовал полное отсутствие в ней лицемерия, увидел ее непосредственность, он осознал, что существование подобного человека в мире уже достаточно, чтобы вернуть его, Рафаэля, к жизни.

В семь утра он встал. Через деревенское окошко, затянутое рыболовной сетью, увидел маленький сад с хилыми, увядшими розами, растущими в цветниках, и поодаль кусты бугенвиллеи насыщенного фиолетового цвета, обвивающей веранду. Он надел спортивный костюм, в рукомойнике умыл лицо и вышел в столовую. Мерседес подметала дом.

— Добрее утро, — поздоровался он. — Пойду, сделаю зарядку.

— Есть тропинка вдоль реки напротив поместья, — сказала она. — Увидите ее, когда подойдете к пристани. Ступайте туда, там вы не должны заблудиться.

Когда Мелисандра зашла в столовую, дон Хосе разговаривал с Мерседес. Он объяснял ей, что протез Морриса был устройством настолько тонко продуманным и прогрессивным, что с его помощью можно было даже определить количество микробов и химических элементов в стакане простой воды.

— Наука завоевывает мир, Мерседес. Скоро даже смерти не будет. Профессор Моррис говорит, что сейчас уже существуют механические сердца.

— Только подумайте, какое безумство! Это же означает лезть в Божественный промысел своими грязными руками; лишать Его права призывать к себе человека, когда Ему это угодно, — ужаснулась Мерседес, стараясь поскорее отогнать от себя жуткую картинку вспученной груди, которая родилась в ее воображении при упоминании механических сердец. — Это же противоестественно.