Азиадэ удивленно посмотрела не него. Неужели есть люди, которые не знают, что светлые глаза стамбульских принцесс славились от Тибета до Балкан?

— Бывает и такое, — смущенно сказала она и ткнула вилкой в дымящееся мясо. — Но ведь и вы не немец, верно?

— Как вы догадались?

Азиадэ довольно улыбнулась.

— Я вообще-то тюрколог, и разбираюсь в диалектах. Кроме того, Хаса — не немецкое имя.

Доктор отпил пива и окинул Азиадэ долгим взглядом своих черных раскосых глаза. Его взгляд заскользил по девичьим линиям ее тела, мягким складкам губ, он смотрел в слегка затуманенные серые глаза, и в мыслях его возникли смутные представления о таинственных, укутанных в чадру женщинах из гаремов с мраморными фонтанами и коварными евнухами, которые после некоторого хирургического вмешательства обретали при азиатских дворах, значимую, но не до конца понятную роль. Он вдруг почувствовал непреодолимое желание обнять этого ребенка, случайно забредшего в Берлин из сказок «Тысячи и одной ночи», его колено осторожно коснулось под столом ее узкого бедра. Дитя Азии сердито взглянула на него и сказала:

— Если вы будете фамильярничать, я раскрою рот и скажу «а», ведь я ваша пациентка, и тогда вам, по законам врачебной этики, придется держать себя в руках.

Дитя, очевидно, было уже далеко не ребенком или же очень умным ребенком. Чтобы скрыть смущение, Хаса залпом опустошил свою кружку.

— Я австриец, — с некоторой заносчивостью сообщил он. — Вы слышали про Вену?

Упоминание об императорском городе не произвело на Азиадэ ожидаемого впечатления. Она отправила в рот последний кусочек мяса, с грустью посмотрела на пустую тарелку, и уголки ее губ пренебрежительно опустились.

— А вы слышали про Кара Мустафу? Того, что при Сулеймане Блестящем осадил Вену? Так вот, он был моим предком. Если бы он победил, я, может быть, назначила бы вас своим личным врачом.

По совести говоря, все это не совсем соответствовало действительности. Суровый Кара Мустафа не происходил из рода Анбари, однако на венца это нахальное заявление Азиадэ произвело должное впечатление.

— Премного благодарен, принцесса! — галантно сказал он. — Вы позволите мне называть вас принцессой?

— Нет, не называйте меня принцессой, — ответила девушка.

Ей вдруг стало очень грустно, потому что она вспомнила о принце Абдул Кериме, которого никогда не видела, но который должен был стать ее мужем. Абдул Керим эмигрировал в Америку и больше никто о нем ничего не слышал. Может, даже он стал официантом.

Доктор Хаса заметил перемену в настроении девушки. Он направился к буфету и принес ей пирожное со сливочным кремом, обильно политое шоколадной глазурью. Азиадэ снисходительно посмотрела на него и съела пирожное, слизнув кончиком языка белую, липкую массу, приставшую к ее губам.

— Я житель Вены, — многозначительно повторил Хаса. Его задело, что в первый раз это сообщение оставило девушку равнодушной. — Я изучал медицину в Вене и для дальнейшего совершенствования по одному семестру прослушал курсы в Париже и Лондоне. В Берлине я до конца этого семестра, потом собираюсь открыть в Вене частную практику.

Это тоже не вполне соответствовало истине, но Хаса так долго и тщательно прятал правду в самых глубоких уголках души, что теперь не было никакого смысла вдруг извлекать ее на свет Божий. Действительно, ради чего дипломированный венский врач разъезжает по миру и дает гастрольные спектакли в различных клиниках. Впрочем, если бы Азиадэ и спросила об этом, то услышала бы рассказ о жажде знаний и обширности научных интересов доктора Хасы. Может быть, даже он поведал бы ей, что приехал в Берлин, изучить последние достижения оторинопластики. Но ни слова не сказал бы о скандале с Марион и о Фритце, с которым она провела все лето. В конце концов, это никого не касается и давно ушло в прошлое.

Хаса склонил голову и с улыбкой посмотрел на Азиадэ.

— А я, — сказала Азиадэ, снова не обратив особого внимания на слова Хасы, — уже четыре года живу в Берлине. Мы покинули Стамбул после свержения султана. Все мне казалось здесь немного странным. Мне тогда было пятнадцать лет, и я уже носила чадру. В Берлине я первое время никак не могла привыкнуть ходить по улицам одной с открытым лицом. А теперь мне это нравится. Но все же это позор. Дома меня учили музыке и языкам. А теперь я изучаю языки своих предков. Это как-то связывает меня с родиной. Вы понимаете?

— Да, — кивнул Хаса. — А я скоро вернусь в Вену и открою там частный кабинет на Опернринге. Буду лечить певцов.

Так они говорили какое-то время, не слушая друг друга, и каждый из них о чем-то умалчивал. Хаса умалчивал о существовании жительницы Вены по имени Марион, а Азиадэ — о почтальоне, который сегодня рано утром постучал в их дверь и со словами «Вам почта» передал отцу серый запечатанный конверт, а когда Ахмед паша вскрыл его, то обнаружил в нем тысячу афганских рупий и привет от двоюродного брата Кязима. Час спустя служащий банка, качая головой, смотрел на эти банкноты, потом созвонился с центральным бюро и отсчитал Ахмед паше семьсот сорок марок, из которых Азиадэ внесла студенческий взнос и заплатила за кёнигсбергские фрикадельки. Но все это были детали, которые доктора Хасу вовсе не касались.

— У вас есть какие-то планы на сегодня? — спросил вдруг Хаса.

— Исследование османских документов. Анатолийские секты.

— Это очень важно для вас? Приглашаю вас на Штольпхензее. Я имею в виду… может быть, сегодня последний теплый осенний день, а вам необходим свежий воздух. Это я говорю вам, как врач.

Азиадэ глядела на правильный лоб, узкие улыбающиеся губы Хасы и думала о секте кызылбашей и о святом Сары-Салтык-Деде, которые ждали ее. Теплая волна прилила к лицу.

— Поехали на Штольпхензее, — спокойно согласилась она, и Хаса даже подозревал, что Азиадэ впервые в жизни приняла приглашение постороннего мужчины.

Они вышли из столовой. Азиадэ уверенным шагом направилась к автобусной остановке.

— Куда вы? — остановил ее Хаса, и, взяв под руку, повел на маленькую боковую улочку, распахнул дверцу машины, на номерном знаке которой рядом с цифрами стояла большая буква «А».

— Австрия — гордо сказал Хаса.

Азиадэ застыла с открытым от удивления ртом. Она никогда бы не поверила, что человек столь ничтожной профессии может разъезжать на автомобиле. Европа воистину была страной чудес.

Они лежали на склоне песчаных холмов.

Зеленый купальник, купленный по дороге Хасой, и в который была теперь облачена Азиадэ, превращал мир вокруг нее в нечто нереальное и фантастическое. Она стеснялась этого одеяния баядерки, тело ее била едва заметная дрожь, пальцы нервно перебирали песок. В течение последних четырех лет, проведенных в Берлине, Азиадэ успела узнать университет, улицы, кафе. Но она до сих пор имела весьма смутное представление о тех местах, где европейские мужчины и женщины, полуголые, в туго обтягивающих их одеждах подставляли свои лица скупым лучам северного солнца. Ее глаза расширились от возмущения, когда дежурная по пляжу провела ее в тесную, маленькую кабинку, пропахшую сыростью и деревом, дала ей купальник, протянула ключ и закрыла за ней дверь. Азиадэ почувствовала себя одинокой и покинутой Аллахом, как бывало обычно перед каким-то сложным экзаменом.