С высоты я в последний раз смотрю на Елисейские Поля. Улица течет подо мной, как широкая могучая река, выплескиваясь из прозрачной, будто хрустальной Триумфальной арки, затем, скрываясь в зелени сада Тюильри и, наконец, сужаясь в перспективе, вонзается в каменное подножие далекого Нотр-Дам.

То здесь, то там, в темном океане улиц и домов, вспыхивают ярким светом мерцающие огни. Эйфелева башня проткнула и разорвала надвое облако, проплывавшее над бледной, как лицо в темноте, церкви Сакре-Кёр. Гулкими толчками пульсирует сердце города. Воздух насыщен самыми разными, никак не сочетающимися друг с другом запахами, запоздалые ласточки вскрикивают и ныряют в надвигающуюся ночь.

Небо и Сена смотрятся друг в друга, повторяясь в своих отражениях и волшебным образом увеличивая мерцание огней, которые в воде сияют изумрудным, а в небе рубиновым цветом.

Дважды отраженный в воде и в небе, величественный Париж как будто постоянно вопрошает всех женщин во всех уголках света, он словно бы спрашивает пространство и время, он задает ВОПРОС ОТ ИМЕНИ ЗЕРКАЛА.

Характер! У этого слова необычное звучание. От Х до Р, а потом от К до Р оно перекатывается гремучим шершавым камушком. Оно угловатое, раздражающее, агрессивное, взрывное. Оно – петушиный гребень и дремлющий вулкан, грозящий и многоликий. С ним надо обращаться с большой осторожностью и предупредительностью. Оно скрежещет, как металл, разбивается со звоном, как стекло, гулко ударяет, как колокол, рокочет, как камнепад. Оно жестко и обнажено, и я приближаюсь к нему с опаской. Свыкнуться с этим словом означает жить в его непосредственной близости, стать с ним на «ты», а в случае необходимости обращаться с ним без излишних церемоний, что кажется мне весьма бесцеремонным и маловероятным.

С благоговейным восхищением смотрю я на толстую книгу, на ее обложке написано простое заглавие, да, вот так просто и написано – «Жан Ла Брюйер[8]. Характеры». Я преклоняюсь перед человеком, взявшим на себя смелость стать автором очерков о человеческих характерах. Мысленно я рисую портрет этого Ла Брюйера, повелителя Характеров, который силой своего гения, интуиции и проницательности сумел одержать над ними верх.

Что же касается меня, то я предпочитаю уклониться от этого занятия и предпочла бы вообще никогда не касаться этого колючего, как еж, слова, если бы оно не было ключом ко всему. Без него ничего невозможно объяснить, а манера одеваться – это ни больше ни меньше как успех, как жизнь, как любовь, как чувство красоты, как… как…

Одеваться, не проявляя при этом своего характера, – это значит быть не нагим. А быть не нагим – это не значит быть одетым.

«У каждого свой характер». Эту истину провозгласил Ла Палис[9], а не Ла Брюйер.

Кто из нас не говорил: «У меня такой характер», «Это в моем характере»? Здесь возможны любые падежи. Или, немного фамильярничая, будто заигрывая с ним: «Мой характерец».

И кто не строил добровольных иллюзий на его счет? Кто с горячностью не убеждал себя, что на самом-то деле его характер совершенно другой, не такой, каким он кажется? Трусливые считают себя храбрецами; застенчивые полагают, что в них достаточно дерзости; сорящие деньгами направо и налево гордятся своим умением экономить, а скупердяи убеждены в своем великодушии. Занудам кажется, что они оригинальны и остроумны, робким и нерешительным – что они полны энергии. И так буквально все… или почти все играют друг с другом, постоянно пытаясь сжульничать.

Но в игре в элегантность мошенничество невозможно. Оно тотчас же замечается и воспринимается как грубое нарушение правил. Здесь любая мелочь выдает себя.

Чтобы хорошо одеваться, в первую очередь нужно хорошо знать себя. А к чему приведет отрицание собственных недостатков? Они станут еще более заметными. Не признаваться в них самому себе – это значит ничего не делать, чтобы скрыть их от других.

Если считать себя полной, хотя на самом деле толстая; полагать, что ты худая, а в действительности – тощая; миниатюрная, а не коротконогая; высокая, а не чрезмерно рослая, ни к чему хорошему это не приведет. Можно назвать желтый цвет лица смуглостью, тяжелую поступь – спортивной походкой, сослаться на гибкость, чтобы оправдать сутулую спину, или находить особый шик в тусклых волосах – все это обман. Знать или, скорее, признавать свои недостатки – вот первая и главная необходимость. Замаскировать или же использовать их для своей выгоды – особое искусство. Но любое искусство требует здравого рассудка, часто смелости, внимательного изучения предмета и строгой самокритики. Нужно уметь смотреться в зеркало, погружаться в него целиком, как в обжигающую воду горькой правды. В него надо смотреть, как в глаза врага, без жалости и со злобой. Надо тщательно выискивать любое несовершенство и с корнем вырывать его из своего сознания. В зеркало надо смотреть взглядом первого встречного и хладнокровно оценивать отраженную в нем незнакомку. Только тогда зеркальный образ выдаст своему живому двойнику все секреты. Только тогда между этими двумя женщинами установится многообещающая интимная связь, которая объединит их и приведет к победе.

В основе любой элегантности лежит именно это абсолютное взаимопонимание. У кого не хватит смелости пойти на это, никогда не войдет в святая святых Храма элегантности. Дверь в него низкая, и миновать ее можно лишь смиренно согнувшись, а другого входа нет, даже для первой красавицы. Ничто здесь не поможет, ни деньги, ни хитрость. Смошенничавшую вначале ошибка эта будет преследовать всю жизнь, слепая так и останется слепой, пугливая никогда не превратится в бабочку. Лгать своему отражению – это предавать все самое лучшее в себе.