– Нет, – солгал он. Повернулся к жене и добавил бодро: – Я говорил с Вильсоном. Он говорит, спасатели уже в пути.

Она кивнула. Тимур притих, подобрал ложку и без напоминаний принялся есть. Эйла молчала, но Илья видел, что на уме у нее что-то есть, и ждал, когда она соберется с духом. По опыту знал, что долго ждать не придется.

Но Эйла медлила.

– Как ты? – уже мягче спросила она.

Илья пожал плечами:

– Башка разламывается. А так…

– Прими таблетку, – она поднялась, потянулась к аптечке над холодильником. Он жестом остановил ее.

– Ты же знаешь. На меня таблетки не действуют. Экономь – еще вам понадобятся.

Она пожала плечами и села. Глаза снова жесткие, колючие. Помолчали.

– Мне вчера соседка сказала, – наконец начала Эйла. – Мать Киры…

– Они что, тоже остались? – глухо спросил Илья. Эйла кивнула. Облизнула губы, собираясь с мыслями.

Тимур бросил ложку в тарелку:

– Значит, Кира тоже осталась! Нас уже двое!

Илья протянул руку и коснулся его плеча:

– Погоди, – повернулся к жене. – Так что они?

Эйла помедлила.

– Она говорила… те, кто улетел… они – я не вполне поняла, но они взятки давали, что ли. За то, чтобы их забрали. Ты в это веришь?

Илья пожал плечами.

– Астронавты тоже люди. А тут такая возможность заработать. Жаль, что пользы от нее никому не вышло, – добавил он, вспомнив рассыпавшееся на черные осколки небо.

– А что такое взятка? – спросил Тимур.

Ну, вот вам, пожалуйста. Сколько раз он ее просил такие вещи при ребенке не обсуждать.

– Взятка, – тихо сказал Илья, – это когда ты даешь человеку деньги за то, чтобы он тебе помог. Покупаешь его доброту, так сказать.

– Понял, – неуверенно сказал Тимур. Оглядел приемных родителей. – Значит, они хотели, чтобы улетели именно они, а не другие? – он хмыкнул. – Вот дураки.

– Тимур, – нахмурилась Эйла. Посмотрела выжидательно на Илью, но он промолчал.

– А Вильсон ничего не сказал про частный космодром? – нарочито спокойно продолжила она. – На пятидесятом километре? Может быть, хозяин…

Илья нахмурился. Посмотрел на нее.

– Нет, – солгал он. И повторил то, что услышал вчера от Вильсона:

– Хозяин наверняка улетел одним из первых. Благо была такая возможность…

Эйла подняла руку, останавливая его:

– Не улетел. Я проверила базу данных в диспетчерской. Он не запрашивал коридор, – она оперлась локтями на стол, посмотрела ему в лицо: – Хозяин еще на Сумитре. Ты понимаешь?

Илья сидел, не двигаясь, боясь спугнуть надежду.

– И как ты себе это представляешь? – хрипло спросил он. – Придем к нему: пустите нас на корабль, пожалуйста? Он откажет. Такие всегда отказывают. Иначе бы он давно предоставил свой корабль для эвакуации.

Эйла опустила голову, как будто соглашалась: откажет. Тимур положил ложку и, раскрыв рот, слушал их разговор. Илья задумался.

– В любом случае нужно поговорить с Вильсоном… может, он что-то знает. Пойду к нему, – он кивнул. Сразу полегчало: появилась цель.

Снаружи загудело, зажужжал плафон под потолком, и комната медленно слабо осветилась. Илья потянулся к чайнику и нажал кнопку. Чайник зашумел.

– Ну, слава те господи, – сказала Эйла. Поднялась и стала собирать посуду.

Не выдержав повисшей в воздухе паузы, Илья отпихнул стул и встал.

– Так я пошел, – объявил он. – Работы много. Восстанавливать нагнетатели, составить списки оставшихся. На комбинат надо съездить. И, – помолчал он, – прочесать район космодрома. Черные ящики поискать.

Всю ночь он отгонял эту мысль – почему погибли корабли? А сейчас она сама наружу вылезла. Эйла посмотрела хмуро, но ничего не сказала.

Тимур сидел тихо и рассеянно выскребывал пустую уже тарелку.

– А ты чем будешь заниматься? – Эйла осторожно забрала у него ложку. – Школы нет.

Тимур пожал плечами:

– Посмотрю, кто еще остался. Пойдем на стадионе поиграем, – он посмотрел на Илью, и тот кивнул, разрешая.

Эйла замерла:

– Только, ради бога, будьте осторожны. Неизвестно кто по городку теперь бродит. Хоть ты ему скажи! – повернулась она к Илье.

Илья посмотрел на Тимура, потом на жену.

– Взрослый парень, – сказал он ей. – Ты же его знаешь. И не дурак. Он ни во что не впутается, – он посмотрел на маленького насупленного мальчишку, черные глаза горят надеждой на точеном смуглом лице. Живая копия покойного Булата. – Иди. Только – осторожно. И за Купол не вздумайте ходить. А то мало там народу сгинуло.

Тимур загрохотал стулом, вскочил, потянулся за своей сумочкой на полу:

– Да не ходим мы за Купол! Это комбинатовские ходят, а мы, космопортовские, на стадионе собираемся, – торопливо говорил он, но смотрел при этом в сторону. Илья повторил:

– Ты слышал, что тетя Эйла сказала. За Куполом небезопасно. Воздух разрежен, мало кислорода. А стрекуны из леса тут как тут – и косточек потом не найти будет.

Тимур пожал плечами. Эйла повернулась к Илье.

– Не надо им сегодня нигде гулять. Сейчас позвоню Кире и предупрежу их… – она потянулась к телефону.

Тимур подскочил.

– Теть Эйла, не надо! Ничего с нами не случится! Дядь Илья! Скажи ей!

Глаза его наполнились слезами. С надеждой мальчишка смотрел на приемного отца. Но Илья молчал.

– Да ну вас всех! – Тимур топнул ногой. – И сидите тут! Пока вас зараза не возьмет! Трусы вы все! Трусы!

Всхлипывая, Тимур схватил куртку, сумочку и вылетел в коридор. Щелкнул замок, хлопнула входная дверь.

– К ужину чтоб был! – запоздало крикнул Илья вслед. Растерянно посмотрел на жену и развел руками.

Бой-Баба и Живых не отходили от приемника. Но частота молчала. Именно молчала: никаких помех, одна звенящая тишина. Как будто на другом конце нажали кнопку «выкл.» и пошли спать.

Они ждали еще двое суток. Сменяли друг друга у запечатанных капсул консервации, следили воспаленными глазами за показаниями приборов. Больные в стальных капсулах были ни живы ни мертвы, но приборы регистрировали остаточную жизнедеятельность, замеряли почти остановившийся пульс, случайные всплески активности мозга на лентах самописцев.

– Это сны им снятся! – сказал как-то раз Живых. – Про что, интересно?

Бой-Баба пожала плечами. Не до того ей было. В больничке осталось пятеро пациентов, и ясно уже было, что без консервации они долго не протянут. Каждую свободную от дежурства на мостике минуту она проводила в изоляторе, ухаживала, разговаривала, как умела, шутила. А шутила она плохо – как будто лишившись после давнишней аварии человеческого тела, тогда же лишилась вместе с ним и чувства юмора.