— А Неелай кто? — спросил Рейхар, чтобы не молчать.

— А, воробышек малый. Птичка добрая, — Виль смеялся. — Чем же ты на жизнь зарабатываешь, Волк?

— Меня зовут господин Китт, — глухо сказал Рейхар. — Я до сегодняшнего вечера был врачом. Теперь буду отребьем в порту, потому что меня ищут Псы. Тебе же, щенок, знать полагается только то, что я несу книги в «Тыкву».

— Ты мне не веришь, господин Волк? — Виль потешался, явно привыкший к вниманию и уважению среди еретиков.

Но Рейхар был очень странным и действительно недоверчивым еретиком. К тому же все еще напуганным. Он остановился, продолжая левой рукой прижимать к груди свитки и книги, правой взял пророка за ворот рубахи и несколько раз приложил спиной о стену, говоря по слову на каждый удар:

— Меня зовут господин Китт. И книги мне важнее, чем ты.

Рейхар встряхнул мальчишку и продолжил говорить:

— Я тебя впервые вижу, и если потеряю по дороге — не расстроюсь. Поэтому если надеешься до места дойти, да еще и на своих ногах…

— Я понял, — просипел Виль.

— Понял — кто? — еще раз встряхнул парня Рейхар.

— Понял, господин Китт.

— Хорошо.

Господин Китт отпустил пророка и тот поплелся за ним, шмыгая носом и более уже не пританцовывая. «Его веселость не выдержала столкновения с суровой действительностью каменной кладки», — поэтизировал имевший некоторую склонность к искусствам Рейхар про себя, но уже досадовал, что обошелся с мальчишкой слишком круто. Щуплый ведь, и в чем душа держится? Но больно уж складно он говорит для простого подмастерья. Видимо, Хет его грамоте обучил и правильной речи.

— Ох и ярый, — шептал позади Виль-пророк, потирая ладонью саднящую грудь и поводя ушибленными лопатками. — Дикий волк, волчище.

К «Пустой тыкве», кабаку, некогда принадлежащему Груму Лариному, Виль и Рейхар добрались только за полночь, все уже были в сборе, незнакомцев не было. Рейхар с болью смотрел на то, как осваивается в новом мире Улиа в мальчишечьем платье, с обрезанными светлыми волосами. Как она учится не по-дамски ходить, а Грум хохочет над ее грациозной неуклюжестью.

— Все равно девка, — сказал Рейхар. — Дайка вот…

Он потер рукой стену над очагом и несколько раз осторожно провел ладонью по волосам Улии и ее красивому лицу, ставшему как будто моложе после того, как обрезали длинные локоны. А может, и не моложе, просто беззащитнее.

— Ой, чумазая, — рассмеялся Виль.

Странно, но пророк все еще был подле Рейхара, как будто не боялся его, хотя того же Вейга двинь разок о стену — мигом поймет держаться подальше.

— Зато на мальца похожа, — Грум был доволен. — Что делать будем? Руис говорит, пора начинать войну и так слишком долго ждали.

— Нет-нет, я против войны, — заговорил господин Хет, нервно сжимая пальцы. Изо всей секты он один мог возражать Руису так, что тот прислушивался. — Этот ваш разбойник хочет не просвещения, но только крови. Чем мы лучше Псов в таком случае? Я проповедовал то, что Церковь зовет ересью, уже тогда, когда этот ваш Руис разучивал свои первые ругательства. И я все еще жив! А почему?

Борте Хет поднял палец вверх и замолчал, оглядывая собравшихся в «Пустой тыкве».

— Потому, дети, что никогда не вступал в открытую конфронтацию с Церковью. Я делал свое дело тихо, не привлекая внимания Псов…

— А если бы вы с вашей сектой перебили монахов лет пять назад, может, и не было бы этого зверства, — сказал мужчина с язвительным и словно для наглядности источенным язвочками лицом, которого все так и звали Оспа. — Нужно было давить их, пока они были еще щенками, пока не осерчали.

— Вы не можете так говорить, — запротестовал Хет. — Вы не можете этого знать, история, понимаете ли, не терпит сослагательного наклонения, не терпит всех этих «если бы», она…

— Хватит трепотни, — Грум ударил в стол дном тяжелой пивной кружки. — Полжизни треплетесь, а мы все слушаем. Руис говорит, что нужно воевать и первым боем будет освобождение Ромуры Тшева, которого Псы взяли вечером.

Все замерли на местах, даже господин Хет, все еще вполголоса переругивающийся с Оспой, умолк и недоуменно заморгал и нахмурился.

— Но позвольте, — начал он, — нам что же это, тюрьму штурмовать?

— А хоть бы и штурмовать! — выкрикнул заводящийся с полуслова Оспа.

— Нет-нет, я против, — заволновался старый ученый. — Мы потеряли сегодня Близнецов, они вероятнее всего мертвы, но это ради книг. Ради книг, понимаете! Но штурм ради чего-то иного… Мы не можем терять еще людей, это… Это расточительство!

Рейхар видел, как Улиа закусила губу и переводила тревожный взгляд с Грума на Хета и обратно, словно они перекидывали друг другу нечто, за чем следовало неотрывно следить. Если бы решала она — на штурм тюрьмы Трибунала отправились бы немедленно.

— А Руис говорит, что мы заставим Церковь считаться с нами, — упрямо говорил Грум. — Иначе всю жизнь и просидим в подполье. Как крысы.

Молодежь одобрительно загудела. Они не хотели быть как крысы.

— А я говорю, что ваш Руис отправляет нас на смерть! — воскликнул господин Хет. — И, Улиа, девочка, прости старика, но Ромура не стоит гибели кого-то из нас. Близнецы своей кровью заплатили за книги и Улиу, но…

— А Руис говорит, что никто не ожидает, что Ромуру будут освобождать. А значит, его будут охранять обыкновенно. Кто-то когда-то штурмовал Трибунал?

Борте Хет пожевал губами и признал:

— Нет, за то время, что Псы в Инквизиции, на это никто не решался. Но года четыре назад в Ууре, помнится, был убит председатель инквизиционного суда, да прямо в церкви. И, заметьте, привело это только к тому, что взрывы народного негодования были подавлены самыми жестокими, самыми страшными, самыми кровавыми, в конце концов, методами. И что мы теперь знаем об Ууре? А то мы знаем об Ууре, что практически вся земля там принадлежит Инквизиции, поскольку настоящие ее хозяева казнены, а имущество конфисковано. Нет-нет, если мы тронем Трибунал, столица опустеет.

— Но мы подадим пример, — проговорил Оспа и, передразнивая господина Хета, воздел вверх длинный узловатый палец с грязным обкусанным ногтем. — И если нам удастся — в местностях поймут, что равный бой возможен. И во всем королевстве начнется бунт!

— Так вот чего вы хотите? — надрывался ученый, но его голос потонул в восторженных криках еретиков. — А вы понимаете, что даже если нам и не удастся — охрана судов будет многократно усилена! А уж если удастся… Вы понимаете, что будут казнены…

Его уже не слушали. Улиа плакала от счастья в руках посмеивающегося Оспы, молодежь бахвалилась и спорила, сколько монахов кому удастся зарезать, мужчины постарше уже делили шкуру неубитого пса и обсуждали, как поднять бы скорее восстание по всему королевству. В затхлом воздухе заброшенной таверны вдруг пахнуло свободой, а люди устали жить, скрываясь в грязи, верить молча, бояться любого, кто походит габаритами на Пса — монахи всегда высокие, здоровенные, и сопротивляться таким бесполезно. А тот, кто не походит на Пса и даже не связан с Инквизицией, — тот всегда может донести. Выхода не было, не было надежды, и еретики были рады даже такой возможности освободиться от Церкви. Пусть мы пойдем во тьму, но зато другие…