Я приехал домой, припарковал тачку, как смог, а не как предполагалось, что смогу. Вошел в квартиру, захлопнул за собой дверь, скинул ботинки и зимнюю аляску прямо на пол и упал лицом в диван. По чесноку — я не хотел ничего знать. Я не хотел напрягать свой мозг. Я не хотел узнавать, зачем меня преследовал тот темный амбал. Я не хотел знать, что конкретно имел ввиду тот ангел на берегу. И я боялся узнать настоящие замыслы Бога. Потому что я должен был их воплотить в жизнь в любом случае. Даже легкая тень от пробежавшей как мышь мысли, чтобы я мог отказаться, повергла меня в страшную дрожь. Богу никто и никогда не говорит «нет». Всевышнему не отказывают. Невозможно отказаться от Пути, уготованного Им. От креста не отказываются, с него снимают в конце жизни, чтобы похоронить. Именно поэтому я так боялся услышать Его волю. Потому что я должен был исполнить ее в любом случае, даже смерть моя не была бы оправданием.

Неизвестность всегда пугает. Мы, светлые, всегда боремся за добро на этой земле. Мы — за то, чтобы Свет в конечном итоге победил. Мы испокон веков ведем войну против тьмы. Мы сражаемся до последней капли крови. Ничто не может остановить нас. Но сейчас я хотел одного — тишины. Хотелось сжаться под одеялом в позе эбриона и не видеть и не слышать выстрелов той самой войны, что ведется от создания мира. Мне нужна была передышка. Мозг мой взрывался, я просто не мог больше соображать. Хотелось, как в детстве, что есть мочи, заорать: «Шишки-шишки, я на передышке!», — и чтобы все твои друганы услышали. Я ждал знака и мне был дан знак. Голубь прилетел и сел на мое окно. Ну что ж, кажется, только что официально объявили, что началось. Сколько бы ты ни прятал голову в песок, ты не сможешь отрицать, что битва началась. А она началась. Я смотрел на шерстинки от моего огромного зимнего покрывала с медведями (кажется, «Утро в лесу», Шишкина), и понимал, что мне придется собрать все мои силы, чтобы достойно встретиться с противниками, которых темные направят на меня, а небо попустит с ними сразиться. Нужно будет перейти на полную аскезу — меньше еды, меньше сна, больше молитв, чтобы полностью сосредоточиться на Битве. Не то, чтобы я сильно переживал по этому поводу, но я всё-таки еще оставался человеком. Я кое-как отскреб себя от кровати, просто проехавшись мордой по шерстяному покрывалу. На покрывале остался след от тональника. Блин! А я и забыл, что морда-то моя сгоревшая — намазана! Тяжела и неказиста жизнь русского метросексуала. Теперь вот и покрывало стирать! А где его сушить, интересно? С тяжким вздохом я побрел на кухню, поставил кофе вариться. Пожалуй, кофе еще могло меня реанимировать и развеять мою грусть- печаль. Хотелось бахнуть кофе и завалиться спать. Да, я один из тех людей, что пьют кофе, и чтобы проснуться и чтобы заснуть. Кофе плескается в наших венах вместо крови, да, мы такие. Да, можете прочитать нам лекцию о вреде кофе, потешить свое самолюбие и чувство превосходства, но это не изменит ровным счетом ничего. Не тратьте свои силы и нервы зря. Идите, пейте свой унылый зеленый чай, он так подходит по цвету под вашу 24/7 болотную тоску. Я сел на кухне на табуретку с ароматно й чашкой кофе в руке и молча смотрел, как Москва гасит свои огни один за другим. Люди ложились спать. Людям завтра на работу. Они хотят выспаться. А я что сижу, как приклеенный? Зависла в воздухе дамокловым мечом моя задача, которую я должен был выполнить для Бога. Неизвестность убивала. Невероятным усилием я заставил себя приползти в душ, но и там, под горячими струями воды, ничего в мою бедную голову прийти не смогло. Жопа моя саднила микроранками от ракушек и песка, тональный я отдраил мылом. Вышел красный как рак. Почему мужики живут меньше? — Потому, что они моются в кипятке. Прочитал необходимые молитвы, втайне надеясь, что на меня упадет файл с заданием. Но небо безмолвствовало. Хорошо, может быть, это все не горит? Может, это все не срочно, и у меня есть время? Эх. Упал в кровать и почти мгновенно вырубился — все-таки порталы выматывают. Всю ночь снилось, что я строю огромный храм в одиночку, и мне то не хватает камней, то известки, то цемента. Руки мои болели и саднили, я прихрамывал, потому что пару раз уронил на ноги кирпичи. Мимо шли люди и смеялись надо мной. Показывали пальцем. Говорили, что я никогда его не дострою. Говорили, что я строю не правильно. Кричали: «Кто так строит?!» Эти крики меня не задевали совсем. От другого я расстраивался и даже плакал. Почему то во сне казалось, что я точно не успею к сроку, что дал мне Бог. Не хотел его разочаровывать, Он то верил в меня. Я продолжал класть камень за камнем, и горючие слезы прозрачными виноградинами молча катились по моим щекам. В тот момент, когда я уже построил кладку в два человеческих роста и уже равнял постройку, стоя на лестнице, и кто-то меня снизу окликнул, я проснулся. Первой горькой мыслью было: «Эх, не достроил!».

Утро закружило меня в бесконечных заботах, я не заметил, как оказался в Moscow City, засек себя проходящим сквозь вертушки. Я доехал на свой этаж, поздоровался с нашими сотрудниками, начинающими новый неравный бой, схватку с капитализмом, сделал чашку кофе и уселся читать рабочее «мыло». Нападало всякой фигни, как обычно, переливали из пустого в порожнее и искали виноватых. Как обычно, в офисах России поднималось всего 2 вопроса: «Кто виноват и что делать?». В самых медленных и отсталых компаниях все сокращалось до: «Кто виноват?». Как же я не любил это все, кто бы знал. Люди тщательно искали щепку в глазах друг друга, не замечая огромных бревен, торчащих из собственных. Мы так привыкли сваливать все грехи мира на кого угодно. Заглянуть в себя мы не можем или не хотим — гордыня не позволяет. И наши грехи копятся годами, десятилетиями. Но кто я такой, чтобы говорить об этом? Я сам с тревогой смотрю за своей душой — как бы мне так не согрешить, чтобы потом не отправиться туда, куда я совсем не хочу? Контроль над собой — у каждого в руках. Мы все в состоянии управлять своей жизнью, своей судьбой. Бог внимательно смотрит