Однажды утром мама покрасила волосы и решила провести свободные полчаса за наведением порядка в ящиках необъятного антикварного буфета, стоявшего у нас в большой комнате. Я сидела на диване перед теликом, демонстрировавшим коллизии существования Винни-Пуха. Хлам, предназначенный для помойки, мама откладывала вправо, а нужные вещи складировала слева от себя. Я изредка посматривала на нее, на коленях стоявшую у буфета, на ее шелковый зеленый халат и склеенные краской волосы, сложившиеся в причудливую и гладкую, как у гейш, прическу. Мама что-то тихо бурчала себе под нос.

Она нашла непроявленную пленку, несколько секунд вертела ее в руках, а потом с жаром воскликнула:

— Господи! Ну ё-моё! Здесь твои детские фотографии! Надо отнести в печать…

Она как-то лихорадочно зажглась идеей нести пленку в печать. Смыла краску, высушила волосы феном, и мы понеслись в фотоателье, где фотографии делали за час.

В течение этого часа мама успела обойти все близлежащие магазины, купить себе сумку, а мне — ботинки, три пары колготок и трусы с хвостиком на заду. Далее требовалось оплатить телефон в сберкассе, зайти на рынок за свежим мясом — в общем, в проявку мы прибыли часа через три.

Маме выдали запечатанный бумажный пакет со снимками и негативами. Терзаемая любопытством, она встала у урны и раскрыла пакет. Я настойчиво дергала ее за руку, желая знать, что там — на фотографиях.

— Ой! — говорила мама. — Это ты в манеже! Ну надо же, как я забыла! — и она передавала мне снимок. — А тут ты на качелях! Такая крошка!

Потом мама замялась и продолжала перебирать снимки с лицом человека, которого обвиняют в том, за что он уже отсидел.

— Что там? — спрашивала я.

— Да ничего…

С этими словами мама отделила от фотографической стопки изрядную часть и бросила в урну. Я завороженно следила за ее действиями. Фотографии веером посыпались в вонючую темноту, где гнили окурки и объедки. Я видела маму и папу вместе — они сидели за столом, улыбались, смотрели вниз с моста, они целовались, пили, ели мороженое, держались за руки — и все это продолжалось долю секунды.

Мама протянула руку и пошевелила пальцами — так она всегда призывала меня взять ее за руку.

— Пойдем, — сказала она.

В тот день я увидела, как расстаются с прошлым, как его сметают в темноту, чтобы больше не плакать.

Автоматически я поняла, что папы больше никогда не будет. Во всяком случае, в том ключе, в котором я его привыкла воспринимать. Он никогда больше не придет вечером, не спросит, как я себя вела, не будет шутливо раздумывать, дарить или не дарить мне подарок. Я больше не заберусь к нему на колени, мы не будем играть в «капкан», мы просто больше не будем, и все тут.

Я проснулась ночью. В маминой половине ощущалось некоторое шевеление.

Я осторожно открыла дверь и вышла в коридор. В нашей квартире все двери и даже дверь кухни выходили в коридор.

Мама стояла перед зеркалом на двери шкафа, где хранилась ее одежда. В одной руке она держала маникюрные ножницы, в другой — стеклянную бутылку с прозрачной жидкостью. На полу, перед шкафом лежали мамины волосы. Она отпивала из бутылки и вонзала маленькие ножницы в волосы.

— Мама! — закричала я.

Она обернулась.

— Спать! — рявкнула мама. — Спать! Я сказала — спать!

Она смотрела на меня так впервые. Я испугалась, что она может отрезать своими мерзкими ножницами и мои волосы. Я убежала и легла в кровать. Я боялась, что она придет ко мне, с бутылкой и ножницами, но она не пришла.

Утром к нам приехал Рома.

— Это никуда не годится, — сказал он маме, замотанной в платок, с порога, — это просто безобразие!

Виновато улыбаясь, мама отвела Рому на кухню и дала ему в пользование пару пластиковых контейнеров.

— Садись, киска, — он отодвинул для мамы стул. — Знаешь, киска, я в шоке.

— Вообще ни хрена не помню, — ответила мама, усаживаясь.

Я поняла, что она врет.

— Что переживать, о чем переживать? — тараторил Рома. — Ушел, ну ушел, да и хрен с ним, что ушел. Замечательный дом, светлый, аура прекрасная, ребенок — просто золото, а она всякой херней страдает!.. Сама — красавица, королева…

Рома остриг мамины клочковатые волосы, а затем покрасил их в платиновый цвет. Маме смотреть на то, что он творит, запрещалось.

— Замри! — говорил Рома, водя кисточкой. — Это будет сюрприз! — Он поворачивался ко мне: — Сделаем маму красивой? А?

Я радостно кивала.

— Чтобы все мужики падали? — продолжал Рома. — Королева, а? — обращался он к маме. — Открыла, что ли, приют для беспризорных алкашей? Совсем, мать, сдурела? Я не могу, ой! Дура и кретинка! Тут уже давно, блин, с такой внешностью, с такой квартирой, должны новые русские появляться…

Мама смеялась.

— Да! — Рома внимательно присматривался к маминому лбу и что-то еще отстригал, тонко щелкая ножницами. — Новые русские с бриллиантовыми кольцами! А она сидит, идиотка, напивается и волосы себе режет. Волосы — шикарные! Позвала бы меня, дура, королева хренова! Я б тебе ровненько отрезал, продал бы, хоть на старость бы хватило!..

Мама наклонилась над ванной, и Рома смыл краску, намазал ей волосы чем-то, пахнущим ананасом, а потом повел обратно на кухню — сушиться.

Мама стала неузнаваема и еще красивей.

Рома подвел ее к зеркалу на шкафу, у которого она накануне рассталась с прежней своей прической.

Мама ахнула.

— Видишь, глаза как заиграли! — радовался Рома. — Лучше стала, чем была, я, кстати, с самого начала думал, что блонд — твое. Такой контраст! Темные глаза — светлые волосы, мужики падают и лижут каблуки! Забудь этого козла, обещай мне.

Мама улыбнулась сама себе в зеркале.

— Ой, я не могу! — простонал Рома. — Королева! Повторяй за мной, кретинка, будешь повторять? Или опять резать пойдешь под водку, чтобы ни хрена не осталось!

— Ну? — сказала мама.

Рома закатил глаза:

— Я иду к новым высотам и к новым мужикам, у меня все будет отлично!

— Я иду к новым мужикам и к новым высотам, у меня все будет просто супер! — крикнула мама, встряхнув прической.

В начале двенадцатого в open space появляется Катя — глава нашего департамента и наша главная начальница.

— Всем привет, — говорит она и неумолимо приближается к моему столу.

— Здравствуйте! — Я отворачиваюсь от монитора и смотрю ей в глаза с напряженным вниманием.

— Как дела, Сашенька? — Катя заходит издалека. — Ты такая отдохнувшая, свеженькая. — Она смеется.

Я смеюсь в ответ.

— Выходные пошли на пользу.