Я был слишком изможден, чтобы продолжать бой. Пока что в этом не было необходимости, противник лежал у моих ног. Я осмотрительно наблюдал за ним, желая, чтобы он умер и положил конец всему этому. Я мог бы сделать это и сам, но моя кровожадность исчезла так же внезапно, как и появилась. Этот человек неотрывно смотрел на меня, глаза его ничего не выражали, дышал он отрывисто, мучительно. Кровь заливала его лицо, текла струйкой из уголка рта. Я почувствовал себя слабым, уязвимым. Нога у меня сильно болела, и появись там кто-то из его товарищей, мне уже не было бы пощады. Я повернулся, чтобы уйти, но хриплое дыхание человека, которого я собирался убить, удержало меня. Я раздраженно встал подле него на колени, перевязал ему лоб, как сумел, протянул ему фляжку с водой.

— Пей, — отрывисто сказал я.

Он продолжал смотреть на меня, но к фляжке не потянулся. Чего этот дурачок ждал? Что я поднесу ему фляжку к губам с риском получить удар ножом в грудь? Я оставил воду там, где он мог до нее дотянуться, и со всех ног побежал к своему укрытию, не обращая внимания на шрапнель и шальные гранаты. Обнаружил Легионера, присевшего у горящего остова «черчилля» и выпускающего частые очереди из ручного пулемета. Неподалеку увидел Малыша, чье освещенное пламенем лицо выглядело почти сатанинским. Достав из кармана носовой платок, я туго перевязал им ногу.

Противник был отбит — пока что. Мы получили передышку, но она могла оказаться краткой, и мы максимально использовали ее. Порта шумно поглощал пятую банку тушенки. Барселона пустил по кругу бутылку джина, Старик праздно поигрывал колодой карт: Позади нас горела деревня Форминьи. Над Каном кружили тяжелые бомбардировщики «Веллингтон», и пламя поднималось высоко в небо. Земля под нами дрожала, словно в предчувствии какой-то катастрофы.

Порта нашел в брошенном джипе патефон и несколько пластинок. Мы проигрывали их одну за другой, пили под эту музыку, неожиданную после чудовищных и знакомых звуков битвы, и когда кончалась последняя пластинка, начинали сначала. Когда пошел третий круг, из тусклого света к нам подошла группа солдат, казавшихся безоружными. Они несли флаг с большим красным крестом, на касках у них была та же эмблема. Малыш схватил винтовку, но Старик гневно выбил ее у него из рук, не дав выстрелить.

— Что за игры у тебя, черт возьми?

Малыш негодующе напустился на него.

— Почему они заботятся только о своих раненых? А наши что?

— Каждый, кто выстрелит в носящих красный крест, — угрюмо сказал Старик, — получит от меня пулю между глаз. Ясно?

Наступило неловкое молчание, потом Порта рассмеялся.

— Ты не в той армии, Старик! Тебе нужно вступить в Армию спасения, там ты быстро стал бы генералом!

И отвернувшись, плюнул, но Старик расчетливо молчал. И никто не выказывал желания взять винтовку.

Санитары подобрали последнего раненого, последние носильщики пошли обратно к позициям противника. Все было тихо. А потом вдруг чуть подальше в траншее молодой лейтенант громко вскрикнул и упал в грязь. Пуля партизана попала в цель. Другая просвистела мимо нас, и через несколько секунд снова начался кровавый бой. В ответ затрещали три пулемета, и несколько санитаров-носильщиков упало. Легионер первым подскочил на ноги и побежал вперед, крикнув, чтобы мы следовали за ним, — как часто бывало раньше в морозных русских степях или на склонах горы Монте-Кассино[12].

В ожесточенной перестрелке погибли почти все санитары-носильщики и собранные ими раненые. Земля снова была залита кровью людей с обеих сторон. Требовалась новая группа носильщиков, чтобы собрать новых раненых. Атака, контратака. Смерть была обычным явлением. В девяносто первом секторе никого не щадили.

Порта возился с радиоприемником, вертел ручку настройки туда-сюда, пытаясь отделить звучный голос диктора Би-би-си от всех прочих шумов и тресков.

— Ты спятил, — раздраженно сказал Хайде. — Застукают за этим делом и отправят без разговоров на плаху… Да и какой тут смысл? Все равно нельзя верить ни единому их слову.

Порта поднял руку.

— Тихо ты, черт возьми! Передача начинается.

Звуки словно от ударов в большой гонг; неторопливые, зловещие. А затем холодный, четкий голос диктора:

— Ici Londres, ici Londres. В. В. С. pour la France…[13]

Разумеется, мы тогда не сознавали, что эту передачу слушает и почти все французское движение Сопротивления.

— Ici Londres, ici Londres… Просим внимания. Передаем несколько личных сообщений: «Les sanglots longs des violins de l' automne»[14]. Повторяю: «Les sanglots longs des violins de l' automne».

Первая строка из стихотворения Верлена «Осенняя песня». То было сообщение, которого все ждали много недель. Обер-лейтенант Майер в штабе Пятнадцатой армии, задачей которого было вести радиоперехват всех передач Би-би-си, взволнованно и торопливо известил об этом сообщении военного губернатора Франции, а также главнокомандующих в Голландии и Бельгии. Те отнеслись к нему с заслуженным, как им казалось, презрением. Важное сообщение, надо же! Какая-то чушь об осени. Этот человек определенно кретин. Обер-лейтенант пожал плечами и продолжал слушать.

— Ici Londres, ici Londres. Продолжаем передавать личные сообщения. «Les fleurs sont d'un sombre. Les fleurs sont d'un sombre»[15].

Это был сигнал для сети Сопротивления в Нормандии,

— «Hélène épouse Joe. Hélène épouse Joe»[16].

Сигнал всему региону Кана. Он дал начало целой серии попыток диверсий, многие из которых оказались удачными: были взорваны мосты и железнодорожные пути, перерезаны телефонные провода. В штабе Пятнадцатой армии все поняли, что где-то творится что-то очень неладное.

— Майер, можете понять в этом что-нибудь? — обеспокоенно спросил генерал фон Зальмут.

Майер лишь пожал плечами и продолжал слушать.

Три дня царило молчание, потом сообщения пошли опять с новой энергией и изобретательностью.

— Ici Londres, ici Londres… «Les dés sont jétes»[17]. Повторяю: «Les dés sont jétes».