– Федот… – проговорил он через силу.

Старик поднял бровь:

– Чего? Федотка? Так он к вам сбежал?

– К нам, – Акинф развел руками. – Чего ж скрывать теперь… Явился не запылился. Желаю, говорит, при особе князя состоять да помогать ему супротив выскочек московских, Юрки с Ванькой, бороться. Князь-батюшка тогда молод был, четвертого десятка не разменял. Посмеялся да велел взашей выставить дерзеца…

Суровый воин передернул плечами, будто холодом его прошибло. Что он вспомнил? Как мальчишка, у которого едва-едва усы пробились, швырял его по всему княжьему терему? Или как он, опытнейший боец, не мог попасть клинком по юркому пареньку? Или обидные слова Михаила Ярославича, который хвалил приблуду, возвышая его над старыми, не раз и не два доказавшими свою преданность, дружинниками?

– Федотка всегда хвастуном был, – сказал Горазд. – Ему бы учиться и учиться… Тогда, может быть, толк и вышел бы.

– Телохранителем его князь назначил. Ни днем ни ночью не расставался. А волчонок этот и рад. Кочетом ходил. Боярину Ивану Зайцу руку сломал… И все ему сходило! Как с гуся вода!

– А чем же он нынче не потрафил князю Михайле? Или надоел? Или зазнался чересчур?

– Да сгинул он. Еще два лета тому… – пояснил боярин. – Повез в Орду грамотку и пропал. С той поры ни слуху ни духу.

– А вам, значит, новый телохранитель понадобился?

– Бери выше! Для особых поручений человек князю нужен.

– Убить, что ль, кого?

– Не твоего ума дело!

– Ну, не моего так не моего, – легко согласился Горазд. – Только это ты ко мне с просьбой приехал, а не я к тебе.

– Князья не просят. Они приказывают. А смерды выполняют.

– А ты никак со смердом разговариваешь? – Старик взялся двумя руками за посох. – Тогда я могу тебе ответить, Акинф Гаврилович… Там, за леском, брод, за бродом дорожка прямая на Тверь. Не ошибешься, прямиком доедешь.

– Ты что морозишь, старый? Понимаешь, с кем дерзкие речи ведешь?

Никита, все так же неподвижно стоящий на столбе, заметил, как вскочили спутники боярина. Один из них, горбоносый с черной бородой, что-то коротко приказал другим.

– Ты, Акинф, не пугай меня, – Горазд говорил тихо. – Я ни тебя не боюсь, ни дружинников твоих, ни князя твоего. Старый я уже, чтобы вас бояться. Восьмой десяток доживаю.

– Жить все хотят.

– А ты с мое поживи, там узнаешь. Я, Акинф Гаврилович, умер давно, полста лет назад. В Чиньской земле… С той поры я смерти не боюсь.

Старик перенес тяжесть на левую ногу, поднял посох на плечо. Никита догадался, что будет, если боярин, поддавшись гневу и самоуверенности излишней, прикажет дружинникам хотя бы попытаться обидеть учителя. Парень прикидывал, успеет ли соскочить со столба, чтобы помочь, или уже придется ему складывать побитых-покалеченных в кучку да водой отливать?

Акинф насупился, сгорбился, не прикасаясь, впрочем, к рукояти меча.

– Зря ты речи такие ведешь, Горазд. Я по-хорошему договориться хотел. Гостинцев тебе привез дорогих от князя. Порты[16]новые из полотна беленого. Шапку кунью. Серебра пять гривен…

– Я учениками не торгую, – твердо ответил старик. – Он – не телок и не баран, а человек. С душою, понимаешь ли…

– Я и не думаю покупать! – обиделся боярин. – Это – помощь. По дружбе.

– Ежели по дружбе, то извини. – Горазд дурашливо поклонился, не сводя глаз с Акинфа и его дружинников. – Не догадался. Это все глупость моя стариковская. Из ума выживаю, видно.

– Так отдаешь ученика на княжескую службу?

– А зачем он князю понадобился?

Акинф аж зарычал, почище медведя:

– Не моя это тайна, старче! Не моя! Что ж ты жилы из меня тянешь?!

– Пока не скажешь, на что Михайле мой ученик, ответа не будет!

Воины-тверичане заволновались, зашептались. Один, помоложе, схватился за саблю, но горбоносый хлопнул его по руке, будто мальчишку, потянувшегося за краюхой вперед старших.

– Ладно! – Боярин тяжело вздохнул, почесал затылок, пригладил бороду. – Уболтал, красноречивый! Скажу, что ж с тобой поделаешь… Не князь меня за твоим учеником посылал. Сам я…

– Неужто? – удивился Горазд так искренне, что Никита сперва даже поверил учителю. Только потом понял, что он издевается над княжьим слугой.

– Правду говорю. Князь Михаил Ярославич посольство собирает. Далеко. Дальше княжества Литвинского и королевства Польского. В земли, которые зовутся Священной Римской империей.

– И что?

– А то! Сына моего, Семку, князь отправляет! – Акинф повернулся к своим, гаркнул через плечо: – Чего вызвездились? Заняться нечем? Ступайте себе!

А когда дружинники вернулись – кто к огнищу, кто к расседланным коням, – продолжал, стараясь говорить потише:

– Семен мой – вроде бы не дурак, но горяч. Без меры горяч! А дорога дальняя… Сперва до Вроцлава, а там – как получится…

– Не близко, – согласился Горазд.

– Вот и я подумал – нужен Семке такой боец, чтобы спину прикрыть завсегда мог.

– Ну, правильно подумал. – Старик снял посох с плеча, вновь оперся на него.

– Слушай, Горазд, отдай парнишку мне… – В голосе боярина прозвучала едва ли не мольба.

– А зачем Михайла посольство снаряжает? И чего ты боишься?

– Да франкский какой-то обоз… – начал Акинф и осекся. – Не моя это тайна. Не моя! Не скажу ничего!

– Твоя воля.

– Так дашь?

– Не дам.

– Почему? Ты что, Горазд?

– А это моя воля.

– Подумай, старик!

– Да что думать? Уже все подумал. Сказал не дам – значит, не дам. Отдыхайте. Гнать вас не гоню. Людям и коням роздых нужен.

Боярин побагровел:

– Это твое последнее слово, Горазд?

– Последнее.

Учитель повернулся. На миг Никите показалось, что Горазд занедужил: старческая немощь виделась во всех его движениях. И тут старый боец украдкой подмигнул парню. Хитро так подмигнул: мол, эвона, как мы боярина-то обманули!

А после, шаркая ногами по траве, ушел в избушку.

Акинф остался стоять с открытым ртом. На его лице смешались разочарование и гнев, быстро сменившиеся откровенной растерянностью. Не на такой ответ он рассчитывал, не на такой. Потом тверич быстрым шагом приблизился к столбу, где Никита продолжал «наблюдать луну».

– Слышь, вьюноша… – позвал он тихонько.