— О, ты заметил!

— Может, у нее другие причины для плохого настроения, — вступилась Рен. — У женщин они иногда бывают.

— Извини, — сказал Крозье и обнял ее за плечи.

Четверо Сыновей Коростеля отделились от толпы и пошли за Американской Лисицей, раскачивая синими членами. В руках у них снова были цветы — видно, успели набрать где-то по дороге. Они запели.

— Нет! — резко крикнула Тоби, словно отдавая команду собакам. — Стойте здесь! С Джимми-Снежнычеловеком!

Как им объяснить, что они не могут наваливаться кучей на любую молодую женщину не из их племени, которая кажется им готовой к спариванию, — что икебаны, серенады и размахивание членами тут не помогут? Но мужчины уже исчезли за углом дома.

Двое Детей Коростеля, которые несли Джимми, опустили его на землю. Он обмяк, привалившись к их коленям.

— Где будет Джимми-Снежнычеловек? — спросили они. — Где мы можем помурлыкать над ним?

— Ему нужна отдельная комната, — сказала Тоби. — Мы найдем ему кровать, а потом я принесу лекарство.

— Мы пойдем с тобой. Мы будем мурлыкать.

Дети Коростеля снова подобрали Джимми, сделав стульчик из рук. Остальные столпились кругом.

— Не все сразу, — сказала Тоби. — Ему нужно, чтобы было тихо.

— Он может занять комнату Кроза, — сказала Рен. — Правда, Кроз?

— Кто это? — спросил Крозье, разглядывая Джимми. Джимми свесил голову набок, пуская слюни себе в бороду, и самозабвенно чесался чудовищно грязной пятерней сквозь розовую ткань накидки. От него отчетливо разило. — Где вы его откопали? Почему он в розовом? Какая-то балерина, бля.

— Это Джимми. Помнишь, я тебе рассказывала? Мой когдатошний бойфренд?

— Который попортил тебе жизнь? Еще в школе? Этот педофил?

— Не надо так, — заступилась Рен. — Я же не была ребенком. У него жар.

— Не уходи, не уходи! Вернись на дерево! — пробормотал Джимми.

— И ты еще за него заступаешься? После того как он тебя бросил?

— Да, это правда, но теперь он вроде как герой. Он помог спасти Аманду, ты знаешь, и чуть не погиб.

— Аманда! Я ее не вижу. Где она?

— Вон там, — Рен показала на кучку Дочерей Коростеля, окруживших Аманду — они гладили ее и тихо мурлыкали. Они расступились, чтобы пропустить Рен.

— Это Аманда? — уточнил Крозье. — Черт! Она похожа на…

— Не надо так говорить, — Рен обняла Аманду. — Завтра она будет выглядеть гораздо лучше. Через неделю уж точно.

Аманда заплакала.

— Ее нет, — пробормотал Джимми. — Она улетела. Свиноиды.

— Бр-р-р. Жуть какая, — сказал Крозье.

— Кроз, кругом вообще сплошная жуть.

— А, ну ладно, извини. Моя вахта почти кончилась. Давай мы с тобой…

— Я думаю, что должна помочь Тоби, — сказала Рен. — Во всяком случае, сейчас.

— Похоже, мне придется спать на земле, раз этот дебил занял мою кровать.

— Кроз, ну когда ты уже повзрослеешь?

«Только этого нам не хватало, — подумала Тоби. — Размолвки юных влюбленных».

Джимми внесли в отсек Кроза и положили на кровать. Тоби принесла с кухни фонарики и попросила Рен и двух Дочерей Коростеля их держать. Потом отыскала свою аптечку на полке, куда положила ее перед уходом на поиски Аманды.

Она сделала для Джимми все, что могла: обмыла его губкой, чтобы убрать основную грязь; помазала медом неглубокие порезы; дала выпить грибного эликсира, чтобы помочь организму бороться с инфекцией. Потом Ива и Мак — от боли и для сна, восстанавливающего силы. И маленькие серые опарыши на рану в ноге — чтобы сглодали гниющую плоть. Судя по запаху раны, для опарышей было самое время.

— Что это такое? — спросила одна из Дочерей Коростеля, та, что повыше. — Зачем ты кладешь этих маленьких животных на Джимми-Снежнычеловека? Они его едят?

— Щекотно, — произнес Джимми. Глаза у него полузакрылись — Мак действовал.

— Их послала Орикс, — ответила Тоби. Похоже, это был удачный ответ, потому что женщины заулыбались. — Они называются опарыши. Они едят его боль.

— А какая на вкус боль, о Тоби?

— А нам тоже надо есть боль?

— Если мы съедим боль, это поможет Джимми-Снежнычеловеку?

— Боль очень плохо пахнет. А вкус у нее хороший?

Надо избегать метафор.

— Боль хороша на вкус только для опарышей. Нет, вам не надо есть боль.

— Он поправится? — спросила Рен. — У него не гангрена?

— Надеюсь, что нет, — сказала Тоби. Дочери Коростеля положили ладони на Джимми и принялись мурлыкать.

— Падает, — пробормотал Джимми. — Бабочка. Ее больше нет.

Рен склонилась над ним, отвела волосы со лба.

— Спи, Джимми. Мы тебя любим.

Тоби снится, что она лежит в узкой детской кровати, у себя дома. На подушке рядом с ней плюшевые звери — лев и косматый медведь, у которого в животе играет песенка. На письменном столе — древняя свинья-копилка, планшет, на котором Тоби делает уроки, фломастеры и мобильник в чехле с рисунком из ромашек. Из кухни доносится голос матери — она что-то говорит отцу, и голос отца, который ей отвечает. И запах жарящейся яичницы.

Во сне внутри сна Тоби снятся животные. Свинья, но с шестью ногами. Другое животное похоже на кошку, но глаза у него фасеточные, как у мухи. И медведь, но с копытами. Животные не дружелюбны, но и не враждебны. В городе снаружи начинается пожар, Тоби чувствует запах гари. Воздух наполняется страхом. «Где он, где он…» — произносит голос, словно колокол звонит. Животные по очереди подходят к ней и лижут ее теплыми, шершавыми языками.

На грани дремы и яви Тоби цепляется за уходящий сон: горящий город и вестники, посланные ее предупредить. О том, что мир полностью переменился; о том, что все привычное давно умерло; и все, что она когда-то любила, унесено потоком.

Как говаривал Адам Первый: «Рок Содома стремительно приближается. Не поддавайтесь жалости. Избегайте судьбы соляного столпа. Не оглядывайтесь».

Она просыпается и обнаруживает, что ее ногу лижет париковца, рыжая. Длинные человеческие волосы заплетены в косички, и на каждой бантик — видно, среди Беззумных Аддамов нашлась сентиментальная душа. Овца как-то выбралась из загона, где их держат.

— Пошла вон. — Тоби незло отпихивает овцу ногой. Та дарит ей взгляд, полный безмозглого упрека, — париковцы не слишком умны — и, цокая копытами, выходит в дверной проем. «Нам вообще-то не помешали бы двери», — думает Тоби.