Воскресенье, 13 мая 1565 года

Крепость Сент-Анджело, Эль-Борго, Мальта

Ситуация, по мнению Старки, была такова.

Самая огромная со времен античности армада, несущая с собой лучшую армию современного мира, отправлена шахом Сулейманом на завоевание Мальты. В случае победы турок Южную Европу захлестнет волна исламского террора. Сицилия будет разграблена подчистую. Мусульманское завоевание Гранады перестанет казаться невероятным. Сам Рим содрогнется. Однако, какие бы еще награды ни ожидали победителя, не было у Сулеймана мечты заветнее, чем истребление рыцарей ордена Иоанна Крестителя, единственного в своем роде отряда лекарей и монахов-воинов, которых одни называли «рыцарями моря», а другие — госпитальерами[4]и которые в эпоху инквизиции сами осмелились называть себя Священной Религией.

Великой турецкой армией командовал Мустафа-паша, который однажды уже разгромил рыцарей, защищенных крепостью неизмеримо более надежной, чем эта, во время знаменитой осады Родоса в 1522 году. С тех пор Сулейман (который, хоть и достиг многого в разных областях, почитал своей священной обязанностью и главной целью политики распространение ислама по всему миру) успел покорить Белград, Буду, Багдад и Табриз. Он захватил Венгрию, Сирию, Египет, Иран, Ирак, Трансильванию и Балканы. Двадцать пять островов Венеции и все порты Северной Африки сдались его корсарам. Его военные корабли сокрушили Священную лигу в Превезе. Только зима заставила его уйти от ворот Вены. Никто не сомневался в исходе последнего объявленного Сулейманом джихада против Мальты.

Кроме, быть может, горстки самих рыцарей.

Фра Оливер Старки, лейтенант-туркопольер из Английского ланга,[5]стоял у окна в кабинете великого магистра. Из этой точки, с высоты южной стены крепости Сент-Анджело, он обозревал сложную географию будущего поля битвы. Три треугольных мыса, окруженных скалами, образовали границы Большой гавани, дома рыцарей моря. Крепость Святого Анджело стояла на вершине первого полуострова, доминируя над главным городом Эль-Борго. Здесь теснились обержи[6]рыцарей, госпиталь «Сакра Инфермерия», орденская церковь Святого Лоренцо, дома горожан, главные доки и склады, щетинились шпилями прочие постройки крошечного метрополиса. Эль-Борго был отгорожен от материка огромной загибающейся крепостной стеной, защитной завесой с множеством укрепленных бастионов, за которой кишмя кишели рыцари и ополченцы, занимающиеся военными учениями.

* * *

Старки поглядел через Галерный пролив на второй клочок земли, Лизолу, где в странном и неуместном спокойствии вращались крылья нескольких дюжин мельниц. Отряды ополченцев дружно развернулись, солнечный свет отразился от их шлемов. Позади них голые мусульманские пленники, скованные попарно, подчиняясь свисткам надсмотрщика, затаскивали блоки известняка на контрфорс Святого Михаила, крепости, которая защищала Лизолу от остального мира. Когда начнется осада, единственным средством связи между Лизолой и Эль-Борго останется хрупкий понтонный мост, протянутый через Галерный пролив. В полумиле к северу, на противоположной стороне Большой гавани, на обращенной к морю оконечности третьего полуострова, стоял форт Святого Эльма. Это самая обособленная крепость: если начнется осада, добраться туда можно будет только по воде.

Повсюду, куда доставал взгляд, велись приготовления к битве. Подготовка фортификаций и учения, рытье окопов, сбор урожая, засолка, закладка в погреба, полировка доспехов, заточка оружия, моления. Старший сержант рычал на копейщиков, грохотали молотки оружейников. В церквях трезвонили колокола, шли девятидневные службы, женщины днями и ночами молились Матери Божьей. Восемь из десяти защитников были обычными крестьянами в самодельных кожаных доспехах и вооруженные копьями. Но, выбирая между рабством или смертью, храбрые и гордые мальтийцы нисколько не колебались. Настроение мрачной решимости повисло над городом.

Какое-то движение привлекло внимание Старки. Пара темнокрылых соколов падала с бирюзового неба, приближаясь к земле; казалось, их падение будет длиться вечно. Но вдруг они остановились, разом взмыли вверх и без всякого видимого усилия исчезли на западном горизонте; в то неуловимое мгновение, когда они растворились в дымке, они показались Старки последними птицами на свете. Голос, прозвучавший в просторной комнате, разрушил грезы лейтенанта.

— Тот, кто не знал войны, не знает и Бога.

Старки слышал этот сомнительный девиз и раньше. И каждый раз он будоражил его сознание. Сегодня он наполнил его страхом, Старки опасался, что уже скоро сможет проверить правдивость этих слов. Он отвернулся от окна, чтобы присоединиться к собранию.

Жан Паризо де Ла Валлетт,[7]великий магистр ордена, стоял перед столом с картами вместе с полковником Ле Масом. Высокому и суровому, в длинной темной рясе с нашитым на нее крестом Святого Иоанна, Ла Валлетту исполнился семьдесят один год. Пятьдесят лет сражений в открытом море закалили его, так что, должно быть, он знал, о чем говорит. В двадцатые годы он пережил кровавую трагедию Родоса, когда потрепанные остатки ордена оказались изгнаны в море на последних своих кораблях. В сорок шесть он на год стал рабом на галере Абдур-Рахмана. Пока остальные приобретали высокое положение в ордене, оставаясь на безопасной земле, Ла Валлетт десятилетиями бороздил море в бесконечных пиратских походах, набивая ноздри табаком, чтобы не ощущать корабельной вони. У него был высокий лоб, совсем уже седые волосы и такая же седая борода. Глаза выгорели на солнце, приобретя цвет камня. Лицо казалось отлитым из меди. Для него весть о грядущем вторжении стала чем-то вроде эликсира молодости из античного мифа. Он бросался в объятия судьбы с пылом любовника. Он был неутомим. Энергия в нем била через край. Он был полон воодушевления. Воодушевления человека, чья ненависть наконец-то может вырваться на свободу без оглядки и сожаления. Что Ла Валлетт ненавидел, так это ислам и творимые им злодеяния. А любил он Бога и Религию. И вот на закате его дней Бог послал Религии благословение в виде войны. Войны в ее высшем проявлении. Войны, выражающей божественную волю. Войны безыскусной и чистой, которую предстоит довести до конца, пройдя через все мыслимые крайности жестокости и ужаса.