– Иванов? Да, я. Распорядись насчет чая – два стакана – покрепче! Нет, больше ничего не надо.

Откинувшись на стуле, улыбнулся чему-то своему, потом негромко заметил:

– Чай у нас в буфете сейчас замечательный – английский. Союзнички по ленд-лизу поставляют.

– Что? – рассеянно оторвался от текста Громов. – Какой чай?

– Я говорю, чай у нас замечательный, какой-то особо ценный сорт из Цейлона. Сейчас посыльный принесет: у себя на спецдаче в Малаховке ты такого не пробовал!

Генерал ничего не ответил и снова углубился в чтение автобиографической справки, по давней чекистской привычке фиксируя внимание на ключевых моментах:

«Зайцев Иван Григорьевич, 1890 года рождения, выпускник Петербургского технологического института (1912 года), ученик знаменитого Розинга (изобретателя электронно-лучевой трубки – «отца» телевидения).

…В 1927–1937 годах преподаватель Энского политехнического института, доцент, затем профессор и заведующий кафедрой физики…

…В 1937 году арестован по обвинению в антисоветской деятельности. Умер от сердечного приступа 12 января 1938 года, находясь под следствием во Владимирской спецтюрьме НКВД…»

– Так что за тетрадь оставил после себя этот профессор? – спросил Громов, дочитав текст.

– Да черт ее знает! – в сердцах бросил Эйтингер. – Но по всему выходит, что она действительно существует и содержит нечто важное!

Из дальнейших пояснений Громов узнал, что после той радиограммы с упоминанием Зайцева и его тетради группа сотрудников НКГБ-НКВД немедленно выехала в город Энск (это на полпути между Смоленском и Москвой). Там они провели обыск на квартире вдовы ученого, а также на кафедре в институте, изъяв оставшиеся после него записи. Затем бумаги были привезены в Москву (все они уместились в портфеле) и переданы для изучения ученым-атомщикам.

– Так, может быть, все уже изъято, и немцам больше нечем поживиться? – заметил Громов. – Бумаги проверили?

– Вот в том-то и дело, что проверили! По предварительному заключению наших специалистов, в них содержатся черновые расчеты по теории цепной ядерной реакции и прочим мудреным штукам, в которых мы с тобой все равно ничего не смыслим. Причем сделанные на высочайшем уровне!

– Непризнанный гений, умерший в тюрьме, – с нехарактерной для него печальной интонацией заметил Громов. – Как это на нас похоже… Кстати, вспомнил: этот Розинг, упоминаемый в справке, он ведь тоже умер в ссылке в начале тридцатых – осужден по громкому делу спецов-вредителей. Сколько же таких, подумать страшно…

– А ты все тот же неисправимый философ-идеалист, как я погляжу! Всегда удивлялся, как в тебе уживаются чекистская твердость и принципиальность с этакой интеллигентской склонностью к пустому самокопанию.

– Может, нам как раз не мешает лишний раз заглянуть к себе в душу?

– Да ну тебя! – махнул рукой Эйтингер. – Словечки-то какие: «душа»!.. Ты еще бога вспомни!

– Все, молчу! – рассмеялся Громов. – Знаю, не любишь ты, Наум, всех этих философских рассуждений.

– Вот именно! А что касается ареста в 37-м этого Зайцева – так сам знаешь, какое было время! Лес рубят, щепки летят! Ну, так вот, насчет бумаг этого профессора. Оказалось, изъяли наши оперативники не все.

Поймав на себе удивленный взгляд генерала, Эйтингер встал и, заложив руки за спину, начал расхаживать по кабинету, что выдавало его волнение, и уже громче повторил:

– Да, не все! Черт бы побрал этого теоретика: насочинял на нашу голову! Как рассказала его вдова, незадолго до ареста к Зайцеву приезжал из Москвы его младший брат, Федор. Вот ему-то наш профессор и передал на хранение часть своих архивов – видимо, что-то предчувствовал.

– Брата нашли?

– Если бы! В начале войны он был призван рядовым в действующую армию, а летом 42-го пропал без вести на Волховском фронте: воевал там во 2-й ударной…

– У Власова? – уточнил Громов, и в его голосе послышались тревожные нотки.

– То-то и оно! Многие власовцы оказались в плену – да ты сам знаешь…

– Думаешь, этот Федор рассказал немцам о тетради, которую спрятал где-то здесь? Допустим. Но почему они спохватились только сейчас?

– Да потому, что Гитлер до последнего времени не верил в атомную бомбу, и все исследования в этой области были практически заморожены. Надеялись выиграть войну обычными вооружениями, а теперь вот спохватились!

– Когда жареный петух в одно место клюнул! – усмехнулся Громов; выдержав короткую паузу, спросил:

– А что это за «источник Фишер»? Ему можно доверять?

– Да. Тебе могу сказать: под этим псевдонимом скрывается полковник абвера. Завербован спецгруппой НКВД полгода назад, в Кракове. До сих пор он нас не подводил.

– Еще бы! Сейчас они все становятся антифашистами – по мере продвижения наших войск к Берлину! – с неожиданной злостью заметил Громов; хотел еще что-то добавить, но в это время в дверь осторожно постучали.

Эйтингер открыл, пропуская рослого ефрейтора с небольшим круглым металлическим подносом с двумя стаканами темно-коричневого напитка в мельхиоровых подстаканниках и сахарницей.

– Ну вот, сейчас чайку погоняем! – удовлетворенно потер руки полковник, отпустив солдата. – Давай, Василий Петрович, не стесняйся!

Но только офицеры потянулись за чаем (посыльный выставил его на письменный стол), как громко зазвенел телефон внутренней связи. Эйтингер молча выслушал, произнес уставное «Так точно!» и, аккуратно положив трубку, разочарованно констатировал:

– С чаепитием придется повременить: вызывают к наркому. Тебя предупреждали?

– Да. Абакумов предупредил. Это связано все с той же тетрадью?

– Наверняка – будь она неладна!

Полковник сунул документы по «делу» профессора Зайцева обратно в сейф и запер его на ключ. Не забыл запереть и дверь в кабинет, после чего оба направились на третий этаж, где находились апартаменты всесильного шефа НКВД Лаврентия Берии.

2

На исходе 1944 года научный руководитель советского атомного проекта академик Игорь Васильевич Курчатов написал Берии письмо, в котором недвусмысленно отмечал: возглавляющий проект Молотов медлителен, неповоротлив и, возможно, не до конца отдает себе отчет в крайней важности для страны поставленной задачи по скорейшему созданию урановой бомбы. Например, он до сих пор не организовал широкомасштабных геологических изысканий месторождений урановых руд. Лаврентий Павлович и раньше опекал Курчатова, теперь же доложил о его письме с жалобами на Молотова непосредственно Сталину. В результате Верховный назначил ответственным за урановую бомбу самого Берию: в начале 1945 года он стал курировать атомный проект.

Нарком НКВД знал, что делает. Возглавив столь важнейшее для страны дело, он сразу становился самым влиятельным и самым необходимым для Сталина человеком.