— Вы говорили, что он нашел в кувшине какой-то фрагмент, — напомнил ей Кошка, похоже, вдруг очень заинтересовавшийся нашей беседой.

— Ах да, простите…

Джейн замолчала. Я смотрел на нее: усталость и волнение отражались на ее лице. Йозеф Кошка снял шляпу и промокнул лоб носовым платком. Капли пота стекали по бороздкам его морщин.

Я сосчитал их: одна, две, три; расположены в форме

«Тав» — последняя буква алфавита, буква истины и смерти. «Тав» означает завершение действия, а также будущее, выраженное настоящим.

— Довольно странно… — продолжила Джейн. — Он сказал мне, что в этом отрывке говорится о некоем персонаже конца Времен, Мелхиседеке, который его очень заинтересовал. Сперва я не думала, что это так важно, но теперь… После всего, что здесь случилось, столь отдаленное время…

— Вы имеете в виду времена Иисуса? — спросил Кошка.

— Да. К тому же все эти глупые споры вокруг Иисуса и Владыки правосудия ессеев…

— Но нас-то это не касается, — сказал Кошка. — Мы ищем сокровище, указанное в Медном свитке, а не Мессию ессеев.

— Мы полагаем, — добавила Джейн, — что количество золота и серебра, упомянутое в свитке, превышает 6000 талантов… Сумма огромная, несопоставимая со всеми богатствами Палестины той эпохи… Сейчас она эквивалентна многим миллиардам долларов.

— Потому-то они и не могли просто так испариться, — пошутил я и после небольшой паузы попросил Джейн: — Мне хотелось бы осмотреть палатку Эриксона.

— Я проведу тебя.

Палатка Эриксона находилась рядом с просторным шатром, служившим столовой. В ней стояли раскладушка и складной столик. На раскладушке и на полу валялись одежда, книги, различные предметы — последствия полицейского обыска. Джейн, не отставая от меня, нерешительно вошла в палатку. На столике я заметил фотокопию фрагмента на арамейском.

— Должно быть, его-то и нашел профессор Эриксон, — предположила Джейн. — О чем он?

— Это из Кумрана. В нем действительно говорится о Мелхиседеке… По окончании Истории, после освобождения сынов света, Мелхиседек предстанет покровителем праведников и Верховным судьей последних дней. Мелхиседек — это светоч знаний, Верховный жрец, который будет совершать богослужение, когда произойдет искупление во имя Бога.

— Допустим, но почему Эриксон проявил такой интерес к этому персонажу?

— Этого я не знаю.

Тут мое внимание привлек другой предмет, лежавший у столика. Это был старинный меч из серебристого металла, черный эфес оканчивался чем-то похожим на человеческое лицо… Приглядевшись, я увидел череп. А на самом конце рукоятки находился крест, расширявшийся к краям.

— А это что? — спросил я.

— Это ритуальный меч, — пояснила Джейн. — Эриксон был франкмасоном.

— Правда?

— Ну да, Ари. Не только ессеи придерживаются традиции гностических орденов и религиозной мистики.

— Как думаешь, возможно ли, что Эриксон хотел завладеть сокровищем Храма единственно для личного обогащения?

— Нет, не думаю. Это его не занимало. На, держи, — добавила Джейн, протягивая мне какую-то фотокарточку. — Сохрани, она тебе пригодится.

Затем, пригнув голову, она быстро вышла из палатки.

Возвратившись в свою пещеру после продолжительной ходьбы под заходящим солнцем, когда пустыня уже покрывалась темными тенями, я внимательно рассмотрел фотографию профессора Эриксона, которую мне дала Джейн. Волосы с седыми прядями, темные глаза, бритое лицо, прокаленное солнцем, придавали ему некоторую представительность. Приблизив к фотографии лупу, я смог определить форму морщин на его лбу. Вырисовывалась буква

«Каф» — ладонь, означающая завершение усилия, направленного на обуздание природных сил. Изгиб буквы «Каф» — это знак смирения, готовности к испытаниям и признак отваги. Достижение «Каф» является следствием значительных умственных и физических усилий.

Неожиданно я обратил внимание на одну деталь. Рядом с профессором стоял Йозеф Кошка. Оба они, судя по всему, были едины в этой охоте за сокровищем, которой посвятили себя, производя раскопки в очень трудных условиях. У обоих были сбиты руки: они работали в жару с лопатами, мотыгами, кирками. Профессор, слегка наклонившись, держал в одной руке трубку, а в другой — рулон, похожий на Медный свиток, но серебристого цвета и без древнееврейских букв. Шрифт на нем был готическим, и через лупу я смог прочитать одно слово: ADEMAR. Что бы это значило?

Я прошел в соседнее помещение, где находился бассейн с чистой грунтовой водой, в которой мы совершали ритуальные омовения; мне нужно было очиститься, поскольку я осквернил себя близостью со смертью, с кладбищем, с местом преступления. Довольно глубокий бассейн был вырублен в камне под сводами просторной пещеры, и в него можно было погрузиться с головой, как того требовал наш закон.

Сняв очки и белую льняную тунику, я опустился в прозрачную воду. Мне казалось, что за время пребывания у ессеев я катастрофически худел. Ел я мало, и мышцы под кожей напоминали веточки деревьев зимой. Три раза я окунался, а потом вглядывался в свое отражение на успокоившейся поверхности. Для меня это было единственное зеркало, в котором я мог, хоть и не очень отчетливо, но разглядеть свое лицо. Реденькая бородка, темные завитки тонких волос на голове обрамляли лицо с бледной, почти прозрачной кожей, голубыми глазами и узким ртом. На лбу явственно выделялась буква

«Коф», с которой начинается слово «кадош» — святой. Ее спадающая в вертикаль черточка означает, что в поисках святости можно скатиться в порок.

Я вылез из бассейна, обсох, облачился в белую тунику и направился в Скрипториум, собираясь продолжить начатую работу.

На большом деревянном столе были разложены вороха почерневшей кожи и тексты. Подальше, в стене, имелся узкий проход, ведущий в углубление, где лежали куски ткани, другая кожа, стояли глиняные кувшины, такие высокие, что доставали горлышками до потолка пещеры.

Чтобы успокоить дух, я сел за длинный деревянный стол, за которым обычно работал. Ножичком я принялся скоблить шершавую, плохо поддающуюся поверхность пергамента и скоблил до тех пор, пока пергамент не стал совершенно чистым и гладким.

Я начертил горизонтальные линии, стараясь оставить поля вверху, внизу и по бокам страниц, затем стал писать, располагая буквы по линиям, чтобы строчки были ровными. Структура пергамента должна быть одинаковой и очень однородной. Пергамент, с которым я предпочитаю работать, тонок, но прочен. Когда я пишу, мне нравится ощущать, как мягчеет кожа под моей ладонью, под чернилами и красками. Ведь пергамент — это кожа, жизнь которой продолжается вопреки огню и гниению. Вот почему на нем так долго сохраняется написанное, тогда как медь подвержена окислению. На пергаменте можно писать и вновь писать по ранее написанному, если только вымочить кожу в молочной сыворотке перед тем, как скоблить ее. Такой пергамент, называемый палимпсест, подобен нашей стране, на которой пишется История.