В ответ я улыбнулась, но только из вежливости. Mamma была права: мне никогда не хотелось намазать ногти блестящим лаком неестественного цвета, нацепить на руки и шею тонну металла и расхаживать в таком густом облаке духов, что можно попробовать на язык. Я никогда не мечтала стать такой – даже в глубине души.

Второй бокал кампари mamma смаковала медленно. Она неспешно прихлебывала вино и курила, а я старалась не думать о том, что сестры ждут меня на крыльце школы. Разговор я слушала вполуха. Женщины обсуждали, куда стоит пойти на Виа Венето и кого и с кем видели прошлой ночью.

Я обрадовалась, когда mamma наконец-то допила кампари и собралась идти домой.

– Надо раскроить материал Серафине на платье. Вечером увидимся, тогда и выпьем еще по бокальчику, верно, девочки?

Сестры добрались до дома без происшествий, как и обещала mamma. Особенно понравилось бродить по городу без присмотра Розалине.

– Мы прошли через Пьяцца-ди-Санта-Мария, и официант из кафе подошел к нам и подарил по леденцу, – щебетала она. – Мне попался лимонный. А еще официант просил передать тебе привет, mamma.

В ответ мама промычала что-то неразборчивое: она уже раскладывала зеленую ткань в белый горошек на столе, держа во рту булавки.

– А потом мы сразу пошли домой, – заверила Розалина. – Только остановились поздороваться с продавцом газет. Он сказал, что Серафина уже к нему заходила и купила целую кучу журналов.

– Очень хорошо, cara, – рассеянно ответила mamma. – Девочки, дайте мне спокойно разобраться с платьем. Посидите пока на террасе, погрейтесь на солнышке. Возьмите с собой журналы – заодно попрактикуетесь в чтении.

Мы послушно пошли на террасу. Розалина не могла разобрать мелкий шрифт и только притворялась, что читает. Кармела успела снова накрасить ногти – я заметила это, едва она перевернула первую страницу. Поймав на себе мой взгляд, она показала мне язык.

– Тебе же попадет! – прошипела я.

– А, наплевать. – Кармела загородилась от меня выпуском «Новеллы».

Я и не подозревала, сколько в журналах текста – обычно мы только разглядывали картинки. Теперь мне приходилось старательно выискивать голливудские новости среди светской хроники и заметок о моде.

Пока mamma делала выкройку и строчила на машинке, я до головной боли продиралась сквозь бесконечные колонки слов.

Розалине скоро стало скучно.

– Давайте пойдем на площадь, – канючила она. – Вдруг официант даст мне еще леденец.

– Нет, сначала разберемся с журналами, – отрезала Кармела.

– Журнал слишком трудный, он мне не нравится, – пожаловалась Розалина.

– Тогда возьми мой и перестань ныть, – нетерпеливо ответила Кармела.

– Девочки, – крикнула mamma, не переставая строчить на машинке, – я все слышу!

Наконец я наткнулась на фотографию в журнале «Темпо». Это был кадр из «Серенады», последнего фильма с Марио Ланца, где он сыграл певца, который теряет голос и впадает в отчаяние. На снимке он с выражением невыносимой боли на лице царапал ногтями еще сырую глиняную статую.

Я пробежала глазами заметку под фотографией, затем прочла еще раз, внимательнее, желая убедиться, что поняла правильно.

– О нет, какой ужас…

– Что такое? – спросила Кармела.

– Марио Ланца потерял голос, прямо как в «Серенаде». Он больше не может петь.

– Потерял голос? – недоверчиво переспросила Кармела.

– Вот, сама послушай. «Марио Ланца повторяет судьбу своего героя? Знаменитый тенор не пел вживую с тех пор, как в прошлом году отменил гастроли в Лас-Вегасе, сославшись на больное горло и разочаровав многочисленных поклонников. Последний альбом певца, «Ланца на Бродвее», критики объявили полным провалом, а теперь ходят слухи, будто Марио, подобно герою «Серенады», потерял голос. Марио Ланца родился в Филадельфии в семье итальянских иммигрантов. Певца называли новым Карузо и прочили ему величие. Но некоторое время назад он стал форсировать звук, особенно в верхнем регистре, что в сочетании с недавними проблемами со здоровьем могло окончательно сгубить голос – ужасная трагедия для всех нас».

Кармела потрясенно взглянула на меня:

– Раз он не может петь, значит, и в Рим на съемки не приедет. Есть в статье что-нибудь о съемках?

– Нет, ничего.

Кармела отобрала у меня журнал, желая увидеть статью собственными глазами.

– А что значит «форсировать звук в верхнем регистре»? – спросила я.

– Наверное, это про верхние ноты – он напрягается, чтобы их достать.

– То есть надсаживает голос? И у него болит горло?

– Может, и так, – пожала плечами Кармела. – Хотя странно. Он же звезда. Зачем ему рисковать карьерой и портить себе голос?

– В «Серенаде» Марио не может петь, потому что у него разбито сердце, – напомнила я. – А потом он встречает прекрасную мексиканку, и талант к нему возвращается.

– Это просто кино, в настоящей жизни от разбитого сердца голос не пропадает. Должна быть причина посерьезнее.

– Разве можно потерять такой голос? Это ведь от Бога!

– Не знаю, – ответила Кармела. – Думаю, он как-нибудь повредил себе горло. Бедный Марио Ланца! Даже представить страшно – открываешь рот и не можешь запеть. Если это правда, его жизнь кончена. Что он без своего голоса?

Кармелу приводили в восторг мамины вещи – корсеты, с помощью которых она подчеркивала талию и утягивала живот, поддерживающие грудь бюстгальтеры с косточками… Иногда сестра наряжалась в мамину одежду, набивала бумажными салфетками места, которые еще не могло заполнить тело, и щеголяла по квартире в атласе и кружевах. Mamma не возражала. Она не отчитывала Кармелу за крашеные ногти и не сказала ни слова даже тогда, когда та ушла из дома, а вечером вернулась с короткой стрижкой, как у Одри Хепберн в «Римских каникулах». Что бы ни вытворяла сестра, ей все сходило с рук.

Но не Кармеле, а мне сшили новое платье – ярко-зеленое в белый горошек, с тонкими бретельками, открывающими загорелые плечи, и юбкой-солнцем, которая красиво развевается, если покружиться. Я видела, с каким выражением смотрела Кармела, когда mamma поставила меня перед зеркалом, чтобы проверить, хорошо ли сидит.

– Когда ты из него вырастешь, оно достанется мне, – сказала Кармела. – Так что уж постарайся не заляпать его и не порвать.

Однако я знала, что она ошибается: это платье никто не будет за мной донашивать. Mamma сшила его для меня одной.

– Ну, что скажешь? – спросила mamma, с улыбкой глядя на мое отражение. – Bella[9], правда?

– Очень красиво, – согласилась я.